Умма махнула рукой. Шадек двинул пальцами, и подушка, не долетев до него, зависла в воздухе.
– Вот явится сюда магесса Шава да надает вам промеж рог за колдовство в жилом крыле, – Бивилка захлопнула крышку сундука и с укоризной посмотрела на друзей.
В руке у нее победным знаменем развевались бело-голубые носочки.
Подушка тут же упала на пол. С магессой шутки были плохи.
Умма уселась на крышку сундука.
– Тебе по делу дали допуск в женское жилище, Шадек? Или нарочно, чтобы фантомы мои обругать?
– Так все первогодки на природу собираются, магистры барьер снесли до выезда, – парень подмигнул. – Я б к вам раньше зашел, но едва ступил через порог, как другие магички едва не растащили меня по кусочкам!
Подушка все-таки настигла своего героя. Бивилка с видом победителя отряхнула ладони, но щеки у нее пылали и глаза она опускала.
– Нет на тебя магессы Шавы, дорогуша, – сказал Шадек и обнял подушку.
– А я не магией, я ручками, – Бивилка помахала ладошками с обкусанными ногтями. – И прекрати называть меня дорогушей!
– Нет предела женскому коварству, – Шадек развалился на кровати Уммы, – и ни в жизнь не поймешь, чего от вас ждать. Чисто осы злющие! А ежели такая оса – еще и магичка, так это смесь поядреней тех, что варит в своей лаборатории ма…
Вторая подушка с уханьем накрыла оратора.
– Вот тебе! – звонко воскликнула Умма.
Бивилка рассмеялась.
– А ну брысь с Умминой кровати, Шадек! – рявкнул Кинфер, рывком открывая дверь. – А вы чего сидите? Ехать пора, вас одних дожидаемся! По телегам, по телегам и вперед, к честно незаслуженному отдыху!
На природу ехали связками – каждая группа учеников расселась по телегам, которыми правили их магистры, и занималась своими делами, редко когда переглядываясь или переговариваясь с другими.
Шестеро целителей наперебой называли встреченные по дороге растения, а замешкавшимся ученикам раздавали щелбаны. Магесса Улайла, пожилая сухонькая магесса, наблюдала за игрой с живейшим интересом – похоже, она сама бы с удовольствием в нее включилась, если б положение позволяло.
Боевые маги, трое хмурых парней, негромко переговаривались, сдвинув головы, и делали вид, что происходящее вокруг их не занимает. Однако все знали, что эти трое замечают всё и всегда. Их опекатор правил телегой с таким же непроницаемым выражением лица.
Вторая пятерка бытовых магов затеяла шумную возню и так напугала свою лошадку, что магистр Эйрин едва ее успокоил. Коняшка еще долго норовила обернуться, обиженно трясла головой и фыркала, давая понять, что она думает о всяких шебутных магах и цветной дряни, которую те разбрасывают над ушами честных лошадей.
Еще троих учеников, как обычно, не было вовсе. Факультет Сопредельных Магических Наук, где пригревали орков и гномов, жил своей собственной жизнью.
– Магистр, почему вы не позвали орков? – спросила Умма тихонько.
Кинфер, правивший телегой, все равно услышал и обернулся, страшно нахмурив брови.
– Сопредельщики не изучают боевую магию, – напомнил Дорал и тут же спросил: – Что это означает?
– Что с нами не поехали три бесподобных красавца, – еще тише, порозовев от смущения, ответила девушка.
Кинфер снова обернулся и погрозил ей пальцем.
– Нет, Умма, неправильно, – терпеливо поправил магистр. – Это означает, что сопредельщики не сдают экзамен. А из этого следует что?
– Что им не положено выезда на природу перед экзаменом. Я знаю. Но можно же было пригласить их? Так, за компанию?
– Эй, Оль! – повысил голос Кинфер. – А тебе не было видения о том, как кто-то балованный не научился вовремя закрывать рот и договорился у меня до…
– Было, было, – заверил Оль. – У меня по три раза за месяц такие видения, и что замечательно – непременно сбываются, – обернулся к Доралу. – Точно вам говорю, магистр, прорицательство – это самое мое!
– Напрасно шутишь, – ответил наставник, – у тебя действительно хорошие способности к прорицанию. Я всемерно поддержу тебя, если со второго года ты выберешь этот уклон.
Довольный Оль откинулся на борт телеги. Услышать от Дорала что-то подобное одобрению – не каждый день такое бывает.
Магистр нередко заставлял учеников ощущать себя неловкими и недалекими. Не потому что стремился сделать именно это, а потому что первогодки все никак не желали приучаться думать своей головой и больше надеялись на чужие. А тут Дорал с его невыносимой манерой пересыпать объяснения наводящими вопросами.
Магистр был молод, лет около тридцати. Высокий, сухощавый, с живым лицом и горящими глазами, с вечно растрепанными волосами до плеч, он выглядел человеком, забывшим повзрослеть и способным, страшно сказать, на дурачество. Ученики считали его своим в большей степени, чем любого другого магистра – пусть Дорал и «драл по три шкуры на занятиях», как уверял тот же Шадек, но молодые маги чувствовали некую свою схожесть с ним. Он многое знал, многое прощал, и с ним было интересно. Когда ученики не злились на него, то очень хотели вырасти такими же умными, все знающими и уверенными в себе, а еще такими же высокими, чтобы быть с Доралом на равных во всех отношениях.