Я приходила в сознание мучительно медленно, не понимая, где нахожусь. И так же медленно вспоминала, что со мной произошло.
Когда-то, по глупости, я сама хотела умереть, а теперь, тихо радовалась, что жива. Ведь у меня есть Горус, близкие, друзья, а еще музыка и песни, благодаря которым я нужна многим. Жить это здорово! Хотя очень пугают холод и слабость, не дающая возможности пошевелиться, и то, что никакие звуки и запахи не пробиваются в моё сознание.
Не знаю, сколько времени я находилась в таком состоянии, но, в какой-то момент, очередная попытка открыть глаза, увенчалась успехом. Приподняв веки, сквозь ресницы, с облегчением увидела склонённое надо мной испуганное лицо Горуса. Кажется, он опять меня спас. Хотелось улыбнуться ему, но губы меня не слушались.
Его губы шевелились, наверное, он что-то говорил… но я не слышала. На его лице появилось отчаянье. А я поняла, что все мои органы восприятия потеряли чувствительность из-за абсолютно пустого резерва Силы и, наверное, даже частично заимствованной и израсходованной энергии ауры, именно поэтому мне так холодно.
Как сказать Горусу, что у меня в застёгнутом кармане штанов лежит кристалл-накопитель, выданный Эдмунизэлем перед вторжением орков? Сосредоточившись, прикладывая запредельные усилия, от которых темнело в глазах, еле шевеля губами, на грани слышимости прошептала:
— Кристалл…
Он не услышал, не понял. Но увидел шевеление моих губ и поднёс к ним своё ухо.
Прикрыв глаза и отдохнув, я снова собралась с силами, и шепнула:
— Кристалл… карман…
Он с несчастным, непонимающим лицом замер надо мной. По его шевелящимся губам я поняла, что он услышал меня и повторяет слова «кристалл», «карман». Вдруг, радость понимания озарила его глаза, и он исчез из моего поля зрения. Через некоторое время я снова увидела его лицо и его пальцы, сжимающие кристалл. Он наклонился, снова прижав ухо к моим губам.
— Сжать в ладони… — прошелестела я.
Он сжал кристалл в своей ладони и недоумённо уставился на меня. Если бы у меня были силы, я бы, наверное, смеялась до слёз. Так, посидев некоторое время и ничего не дождавшись, до него, наконец, дошло, что ладонь должна быть моя. Положив кристалл мне на ладонь, собрав мои пальцы в кулак, он сверху накрыл его своей ладонью.
Я, опять закрыв глаза, сосредоточилась на горячем, ярком комочке, зажатом в руке. Потянулась к нему с голодной жадностью, представляя, как это тепло переходит ко мне и, согревая, разливается по моему замерзшему телу. Постепенно, кристалл из горячего стал тёплым, а потом и холодным, а ко мне вернулись все звуки, запахи и ощущения мира.
Я поняла, что все ещё в кибитке, которая движется, что Горус, полным отчаяния голосом, шепчет:
— Душа моя… любимая… ненаглядная… единственная… скажи, что ещё надо сделать?..
— Горус, поцелуй меня… — прошептала я в ответ.
Он застыл, широко открыв глаза, а потом очень осторожно, мягко, нежно коснулся губами моих губ. Я, довольно улыбнувшись, сказала:
— Ну вот, теперь мне гораздо лучше.
А он, уткнувшись лицом мне в живот, со стоном произнёс:
— Душа моя, с тобой мне, точно, не грозит смерть от старости. Я уйду за грань гораздо раньше. Так часто и так сильно меня пугать, ещё никому никогда не удавалось, и боюсь, моё сердце однажды не выдержит.
— Горус, я не виновата… — начала я оправдываться.
— А я тебя и не виню, это моя вина. Я должен был не спускать с тебя глаз. Ведь чувствовал, что всё не так, как кажется, — целуя мои глаза, лоб, нос, губы, сказал он. — Скажи, хочешь что-нибудь? Есть? Пить?
— Сесть, — ответила я.
Он помог мне сесть, и я, посмотрев вокруг, вздрогнула от увиденного. На соседней полке, в луже крови, с перерезанным горлом так, что голова практически была отделена от тела, лежал совершенно голый Владыка.
У меня неприятно ёкнуло внутри от мерзкого предположения, но переведя взгляд на себя, увидела, что на мне всё, как я помнила в последний момент, перед потерей сознания — рубашка рваная, но штаны на мне, и целы. Один синяк на груди с прокушенной клыками кожей и уже запёкшейся кровью. Больше никаких повреждений. Успокоившись на этот счёт, я испытала мстительное удовлетворение от смерти этого ужасного, жестокого, мерзкого орка. И облегчение, что, теперь, этот орк, больше не несёт никому угрозы. Но ещё и неприятное чувство смятения и беспокойства, от такой близкой от меня, смерти.
— Горус, зачем он здесь?! — прошептала я с отвращением и испугом.
— Душа моя, ты чего испугалась? Он же мертвый. Но если тебе неприятно это видеть, я придумаю, чем его накрыть. А выбросить не могу, он мне скоро понадобится, — виновато развёл он руками.