Ярослав Коваль
Магия госбезопасности
В Ленинградской области спешило радоваться жизни до предела наглое в своей роскоши, оголтело-гостеприимное бабье лето. Иван-чай заполонил собой все влажные, открытые солнцу клочки земли, спешил отцвести и отплодоносить, обеспечить своему растительному народу благоденствие на занятых землях. В сумрачных еловых лесах стало светло и весело, а озерца и реки выглядели столь соблазнительно, что в них тянуло плюхнуться хоть и в одежде. Городские жители ругались последними словами на садовый инвентарь, и обсуждая урожай, выжатый со своих клочков земли, чувствовали себя истинными селянами. А селяне спали по ночам от силы три часа. Все остальное время – работали на полях.
Но все это было для Кайндел лишь абстрактным фактом, результатом усилий ее воображения, потому что ничего подобного вокруг себя она не видела. Если в ее родном мире еще толком не успело закончиться лето, то здесь, в Иаверне, зима держала природу в своей полной власти.
Курсантам ОСН даже не дали толком справить Новый год, хотя гипотетическое первое января тут уже миновало. Под утро следовало, как всегда, в семь утра явиться в тренировочные залы, и на негромкий, но уверенный ропот своих подопечных Офицер, заменявший здесь Шреддера, сперва просто с многозначительной угрозой свел брови, когда же это не помогло, ответил:
– Ну вы совсем, блин, озверели, господа курсанты. Два раза праздновать Новый год – не жирно ль будет?
Ему не решились возражать. С этим человеком вообще трудно было спорить. Стоило ему перевести на бунтовщика свой суровый взгляд, как желаемое сразу казалось незначительным, и хотелось со всем согласиться. Поэтому свое недовольство курсанты постарались упрятать поглубже.
Единственные, кто не понял, чем недовольно большинство, – иномиряне. Горо вообще обожал тренировки, он и в привычные для него праздники не забывал тренироваться, Лети была тиха и незаметна, а иавернцы просто счастливы от того, что находятся в родном мире. Правда, самый любознательный из них, Аданахаур, спросил у Кайндел, почему все так огорчены. Ее ответ превратился в развернутую лекцию о традиционных праздниках ее родного мира, их постепенном преобразовании в современные и причинах этого преобразования. Двое других иавернцев, которые подошли послушать (они ведь всегда держались вместе, уже привыкли к этому в чужом для них мире и продолжали здесь), вернее, один из них – Федеван Черный – заметил, что у них в Иаверне тоже есть подобный праздник.
– Конечно, – немедленно ответила девушка. – Каждый из наших современных праздников уходит корнями в глубокую старину, где люди были слишком ответственными и занятыми, чтоб устраивать празднества на пустом месте. Большинство праздников так или иначе привязаны к сельскохозяйственному календарю, то есть к переломным моментам сезонного цикла. Это естественно, потому что даже если отдельно взятое племя, празднующее эти праздники, не сеяло и не жало, все-таки сезоны имели для них огромное значение. К примеру, весной рыба идет нереститься, летом тепло и легче добыть зверя, а во время зимней охоты надо точно знать, когда стемнеет. Поэтому главный зимний праздник – это, как правило, празднество, знаменующее тот самый момент, когда зима, символизирующая смерть, все-таки сдает позиции, и начинается путь к возрождению природы и мира. Прежде Новый год у нас праздновался в канун зимнего солнцестояния, отмечая самый короткий день в году. Потом немного сдвинулся относительно официального календаря.
Федеван, внимательно выслушавший ее лекцию, покивал головой.
– Именно так. Наш зимний праздник тоже отмечает самый короткий день в году. Перелом зимы. – И, поразмыслив, добавил: – Наши народы похожи.
Иаверн поразил Кайндел тем, что сперва показался миром чрезвычайно комфортным и даже родным. Правда, это ощущение почти сразу развеялось, и стало ясно, что место это странное и незнакомое. Даже, пожалуй, совершенно чуждое уроженцам ее родного мира.
Здесь царил своеобразного вида феодальный строй и рабство, впрочем, с довольно патриархальными традициями и установлениями. Курсантов и офицеров ОСН поселили в огромном замке правителя одной из областей, и здесь они имели возможность наслаждаться всеми благами того образа жизни, который вела верхушка местного общества. По утрам служанки подавали каждому из них горячее питье (так тут было принято), ни одному из гостей не приходилось ухаживать за своими комнатами и одеждой, растапливать огонь в каминах (в замке имелось центральное отопление, но в самые сильные холода тепла и уюта добавлял живой огонь), готовить еду.
Утром курсанты спускались в большой тренировочный зал со стеклянной стеной и потолком, устланный плотными овечьими коврами, завтракали и обедали в большой столовой, где после них ели бойцы правителя, а после них – слуги. Свободное время можно было проводить в зимнем саду, где росли диковинные растения и цвели необычные цветы с густым запахом, гулять вокруг замка. Можно было ходить по замку, заглядывать на кухню, в парадные залы и библиотеку, во многие другие помещения, но выходцы из другого мира почти никуда не ходили. В лабиринте помещений замка запросто можно было заблудиться, особенно с непривычки, а поскольку никто из них не знал местного языка, после подобной прогулки элементарно не смог бы добраться обратно до своих комнат.
Кайндел, пожалуй, была единственной, кто регулярно ходил в замковую библиотеку. Правда, не за книгами, конечно, потому что, как и все остальные, языка и местной письменности не знала. Даже самого лучшего из составленных ею заклинаний перевода хватало только на то, чтобы понять подписи к рисункам. Именно их она и рассматривала. Гравюры и цветные миниатюрки были выполнены в своеобразной манере, немного напоминающей египетскую – обязательный определенный поворот туловища и головы, неизменная статичность. Правда, при всем при этом изображения были вполне наглядны и казались живыми.
За первую неделю жизни здесь девушка выучила около десятка слов местного языка, за вторую – почти сотню, дальше дело пошло веселее. Приходилось прилагать изрядные усилия, настойчиво вызывать служанок на диалог (они же все норовили молча сделать свое дело и удалиться), расспрашивать двоих наставников военного дела, худо-бедно знающих русский. Эти оказались столь же неразговорчивы, как и прислуга, пользовались чужим языком лишь тогда, когда надо было рассказать о каком-то сложном приеме обращения с оружием, а попытки Кайндел побеседовать на посторонние, не учебные темы сперва воспринимали с недоумением, даже враждебно. А если все-таки отвечали, делали это крайне лаконично, сухо, сдержанно.
Девушка действовала упорно и настойчиво, но отлично понимала, что говорить на языке Иаверна начнет не скоро. Однако воспринимать общий смысл того, что говорили окружающие, она начала уже к середине первого месяца жизни здесь. Изучение языка методом погружения в среду именно тем и хорош, что человек, оказавшийся в обществе иностранцев и вынужденный тесно контактировать с ними, поневоле настраивается на общий с ними ритм мышления. Это вопрос психологии, подобное явление сложно объяснить иначе, однако факт остается фактом. Возможности любого человека индивидуальны, но Кайндел, помимо всего прочего, от природы была очень музыкальна, поэтому оттенки чужой речи стали прозрачны для нее намного раньше, чем для многих других ее соучеников.
К тому же ее задачу облегчали навыки работы с информацией. Конечно, большинство местных обитателей были очень замкнуты, и лишь сильные эмоции она способна была безошибочно прочесть по их скудной мимике и жестикуляции. Но, возможно, проблема заключалась в том, что это все был совсем чужой народ, совсем иные привычки и традиции. Даже простые служанки, что бы ни случилось (хоть суп им на платье опрокинь), только безразлично улыбались и не меняли тона. Что уж говорить о воинах.
Она быстро поняла, что воины здесь занимают главенствующее положение. Чем выше было мастерство воина, тем большим почетом и уважением он пользовался. Правитель же, которого Офицер именовал «лорд Иедаван», считался если не самым лучшим бойцом в своей области, то по крайней мере одним из лучших (из-за проблем с языком Кайндел так и не сумела выяснить этот нюанс).