Когда тележка остановилась у ее кровати, Элли улыбнулась женщине своей самой очаровательной улыбкой и, протянув ей свои три старые книги, спросила:
– Не знаю, есть ли у вас что-нибудь Джорджет Хейер?
– Сейчас посмотрим. – Голос леди соответствовал ее внешности: кристально чистой и легкий, с четкими гласными – свидетельством ее принадлежности к образованным слоям общества. У самой Элли акцента не было: в этих вопросах ее отец был настоящий деспот, он тщательно следил за ее дикцией и произношением с раннего детства. В ее речи не было диалектных слов и интонаций, хотя первые семнадцать лет Элли прожила на северо-востоке Великобритании.
– Я нашла «Лабиринт в ванной» и «Заставу», – сообщила леди. – Подойдет?
– Я уже читала эти книги, но если у вас больше нет ничего стоящего, то я с удовольствием прочитаю их еще раз.
– Посмотрите сами, – доброжелательно предложила леди, – и выберите, что вам понравится.
– Все, что мне понравится?
– Естественно.
Глаза Элли побежали по обложкам и корешкам, остановились на сборниках рассказов Сомерсета Моэма и Джона О'Хары. Потом она взяла еще толстый том «Унесенных ветром», который до этого читала уже дважды, но который подарил бы ей еще два дня неописуемого удовольствия. Вместе с героями этих книг она вполне дотянет до следующей недели, когда тележка с новыми книжками в очередной раз подъедет к ее кровати.
.– Огромное спасибо, – поблагодарила она леди с такой искренней радостью, что та, удивленно улыбнувшись, заметила:
– Не за что, ведь это просто книжки. Элли покачала головой:
– Нет, для меня не бывает «просто» книжек.
– Я предпочитаю журналы. – Леди открыто улыбнулась, и ее ясные, цвета распустившихся колокольчиков глаза посмотрели на девушку с нескрываемым любопытством. Элли вспомнила, что такие же яркие колокольчики росли у ее отца в маленьком саду с декоративными каменными горками.
– Что с тобой приключилось? – дружеским тоном спросила леди. – Наткнулась на дверь?
– Да, что-то вроде этого.
– У тебя какой-то странный голос... А-а, понятно... сломана челюсть.
– Ну, сейчас мне уже получше, – разоткровенничалась Элли. – Поначалу я вообще не могла ничего сказать, только губами шевелила. Сейчас, когда проволоку немного отпустили, стало полегче и говорить можно.
– Бедняжка... да у тебя еще и нос сломан! Да... ты побывала в настоящей переделке!
В голосе женщины было столько искреннего сочувствия и сопереживания, что Элли сочла себя обязанной поддержать разговор. Доброта медсестер была слишком формальной, они явно тяготились долгими душеизлияниями, а от старшей сестры Элли не раз уже слышала резкости и колкости, поскольку та не скрывала, что с явным неодобрением относится не только к Элли, но и к ее травмам и к тому, как она их получила. А так как все женщины в палате смотрели старшей сестре в рот, их отношение к Элли, естественно, было таким же. Они открыто игнорировали ее присутствие, когда все вместе собирались поболтать в комнате отдыха и приема посетителей или просто, сгрудившись вокруг какой-нибудь одной кровати, шепотом перемывали ей косточки. Раз или два до нее донеслось слово «проститутка», и, хотя ее в лицо никто так не называл, в эти моменты все смотрели только в ее сторону. Из всех больных с ней разговаривала только одна старая леди. Однажды она нарочито громким голосом обратилась к ней:
– Не обращай внимания на эту свору глупых лицемерок. Но после этого старушку очень быстро выписали, и Элли снова осталась одна. Сочувствие незнакомой леди было первым с тех пор проявлением доброты в этой больничной палате.
– Я надеюсь, что меня выпишут уже на следующей неделе, – продолжила Элли разговор. – Естественно, если мой нос срастется так, как надо, к этому времени. Там что-то случилось с внутренней перегородкой, поэтому врачам пришлось его заново вправлять. Если бы не это, меня бы давно уже выписали.
– Да, я понимаю. В больнице, наверное, ужасно скучно? «Может, кому-то и скучно, но только не мне, – подумала Элли. – Это были настоящие каникулы, приятные и радостные, даже несмотря на боль и страдания».
– Спасибо вам еще раз, – проговорила она. – Я лучше положу половину книг назад, а то у вас могут быть неприятности. Я взяла четыре, а разрешено только две.
– О, об этом не волнуйся. Что такое две лишние книги для настоящего читателя? Старшая сестра смилостивится, если ты будешь к ней лучше относиться.