Лиз сумела разглядеть под внешне непроницаемым фасадом неприступности и хладнокровия легкоуязвимую и беззащитную девушку. Филипп же видел всегда только то, что находилось на поверхности, и, как он ни старался, Нелл никогда не пускала его к себе в душу.
Лулу как-то объяснила все прямо и ясно:
– Он ревнует. Он так ревнует, что не смотреть в глаза прямо. Для мисс Лиз он всегда был Номером Первый, и он не хотеть делить это место с другим. Он говорит, что любить ее... может быть, и так. Но он считает, что любить – значит кем-то владеть. Он всегда не очень любить, когда кто-то берет и делает что-то свое, как мисс Лиз сделать с вами. Вас должен был найти только он и никто другой. Переделать вас тоже должен был он. И снять все сливки, если повезло вам, должен был он. Он же весь зеленеет от злобы, когда видеть, что мисс Лиз с вами начинает пахнуть как роза. Вы заботиться лучше только о себе, дорогая. Когда вы такая неприступная, ему это как нож в сердце.
Кажется, Лулу действительно была права. Выйдя от нотариуса, где Филипп вел себя как ни в чем не бывало, они зашли в ближайший паб. Они заказали себе джин и тоник. Филипп поднял бокал и едко произнес:
– Не так уж плохо для шестнадцати месяцев работы, а?
Нелл контролировала себя и свой язык (отец обычно, перед тем как наказать ее, говорил, что ее язык ее же и погубит), поэтому сдержанно ответила:
– Работы, которая обеспечила большую часть дохода Лиз за последний год, когда она уже была не в состоянии сама двигаться. Я выплатила все, что она потратила на меня. С арифметикой у меня все в порядке, не волнуйтесь. Мне с самых юных лет пришлось учиться вести хозяйство и сводить концы с концами. Мой отец считал, что в доме надо считать каждый пенни, поэтому, если вы хотите, мы можем все подсчитать.
– О нет. У меня нет никаких сомнений по поводу твоих арифметических способностей. У нас так много достоинств, а? Мы такие умные и невинные... Лиз, конечно, не умела обращаться с деньгами как надо, но с ней рядом всегда был человек, который делал это за нее, да?
Единственным оправданием для него была его любовь к Лиз. Если бы не это, Нелл вообще не обращала бы на него внимания. Они совсем не были друзьями. Опустив свой бокал, Филипп посмаковал джин и продолжил:
– Если нам отложить в стороны рапиры, мы вполне можем прийти к мирному соглашению, которое устроило бы нас обоих. Например, такое, по которому мы могли бы встречаться только в случае необходимости, – предложил он.
– А зачем?
– Чтобы действовать так, как просила меня Лиз: в русле партнерских взаимоотношений.
– Партнерских?
– Да, нечто вроде отеческого надзора.
– Мне не нужен отеческий надзор, Филипп. Мне вообще не нужна никакая опека.
– А Лиз считала, что нужна.
– С каких это пор вас стало интересовать чужое мнение, даже если это мнение Лиз?
Филипп какое-то мгновение молчал, а потом произнес с незнакомой Нелл интонацией:
– Меня всегда интересовало мнение Лиз. Я знал и знаю очень много людей, с которыми у меня неплохие отношения, но настоящих друзей я могу пересчитать по пальцам. Лиз была самым близким моим другом. Ты хоть когда-нибудь видела, как беспомощно выглядит человек без настоящих друзей?
Нелл промолчала, потому что она еще слишком хорошо помнила слова, сказанные Лиз перед самой смертью:
– Я знаю, что Филипп тебе не очень нравится, но не рви с ним связи. В один прекрасный день он может тебе очень пригодиться. Со мной так было. – Она помолчала. – Может получиться, что и ты ему понадобишься. Не надо, не смотри с осуждением. Филипп испытывает постоянную необходимость быть кому-то нужным, но чем старше он становится, тем меньше удовлетворяется эта его потребность. Когда меня не станет... он будет в очень подавленном настроении. Он ужасно обидится, если поймет, что ты все знаешь, поэтому, ради всего святого, не проговорись и не выдай нашу тайну. Просто пользуйся его знаниями и его опытом, когда тебе будет нужно.
– И еще за это платить?
Но Лиз не ответила на шутку.
– Его высокомерие никогда не позволит ему сказать об этом. Он считает, что если ты платишь ему, то делаешь это искренне.
Нелл вздохнула. Это было совсем не то, чего она хотела. Ей хотелось оградить себя от всех людей и всяческих зависимостей. Она хотела принадлежать только самой себе, жить собственной жизнью и никому не давать в ней отчета, чувствуя, что вся власть над ее будущим находится только в собственных руках. Она дала себе клятву, что больше никто не будет контролировать ее жизнь. Не хватало ей еще отеческого надзора в двадцать один год. Вполне достаточно того, который у нее был в детстве.