За те годы, которые Нелл прожила в этом доме, манекенщица так и не появилась, а вместо актера в его доме стал жить временный наниматель, какой-то фотограф, которого тоже почти не было видно. Здесь некому было подсматривать в окна и следить за тем, как она уходит по вечерам на свидания. Она вела жизнь одинокой незамужней женщины (это еще мягко говоря, потому что обычно о таких говорят «старая дева»), работая помощником врача. Она ходила к нему три раза в неделю – во вторник, среду и четверг с 9.30 до 17.00. В основном она занималась тем, что выписывала рецепты. Жалованье, естественно, соответствовало характеру работы.
Если Нелл не оставалась у клиента на всю ночь или возвращалась не очень поздно, она вставала в девять утра и после уборки в доме и кое-каких других мелких дел имела еще немало времени, не заполненного посещением магазинов, кинотеатров, музеев и т.п. Работать три раза в неделю у врача было идеальным решением проблемы, тем более что такая работа была ей знакома. Отец, как только она немного подросла, заставил ее разбирать и приводить в порядок свои медицинские записи и наблюдения. Лишь взглянув на врача, пластического хирурга, с которым ей предстояло работать, Нелл поняла, что проблем здесь не будет. У него была частная практика, а клиентура состояла в основном из людей, с пятницы до понедельника живущих за городом, поэтому помощница была нужна ему не более трех раз в неделю. Остальное время он выполнял свои обязанности в пригородных имениях пациентов. Нелл превратилась в Элеонор Джордан, которая прекрасно подходила для этой работы. Чтобы выглядеть старше, она одевалась так, как, по ее мнению, должна была одеваться незамужняя женщина лет пятидесяти, делала скромную прическу и носила старомодные очки с простыми стеклами.
Доктор-консультант, интеллигентный, прилизанный и маленький, окинув ее взглядом с головы до ног, сразу согласился. Именно то, что он искал. Аккуратная, скромная, наверное, очень исполнительная и – что самое главное – не молодая и не охотница за мужскими сердцами. Она никогда не раздражала его пациенток, как это делала бывшая помощница, смазливая блондинка двадцати шести лет, внушавшая им мысль о наличии у нее с доктором сексуальной связи. Для него она была просто Элеонор, она его называла всегда только «мистер». Оба были полностью удовлетворены своим выбором. Пациенты были ею довольны, она никогда не опаздывала на работу, не пропускала часы приема и была такой аккуратной, что он вынужден был признать, что такой исполнительной женщины он еще никогда не встречал. Его записи и карточки были в идеальном порядке, журналы и ведомости разложены точно по своим местам и всегда заполнены так, как надо. Она даже точно в срок отсылала все налоговые ведомости, и его доверие к ней было настолько велико, что он позволял ей вести его деловые счета. Бухгалтер делал всё остальное.
Но лучшим ее качеством были такая замкнутость и углубленность в себя, что, исчезнув из поля зрения, она невольно исчезала и из памяти. Женщина была как бы безликой. Он не имел представления, где она живет, правда, знал, что она держит двух кошек. Еще она сообщила, что имеет какой-то дополнительный источник дохода, но каким он был по характеру, доктор даже не предполагал. Да это его и не волновало. Элеонор Джордан существовала для него только в его кабинете, и он не хвастался своим «сокровищем», когда его коллеги с горечью сетовали на низкий уровень подготовки и нерадивость нанятых ими помощников. Он не знал – и его это абсолютно не волновало, – как и чем она живет в оставшиеся четыре дня, когда не работает с ним. Пока она находилась в его офисе и все в нем работало как хорошо налаженный двигатель, он был спокоен. На Рождество он покупал ей обычно или цветок в горшочке, или коробку шоколадных конфет, или и то и другое сразу. Он так редко проявлял к ней интерес как к человеку, что даже не мог представить, что, стоит ему взглянуть на нее чуть-чуть попристальнее, и он увидит абсолютно другую женщину, вовсе не такую старую, какой он привык ее считать. Но это невнимание было ей на руку, потому что в конце концов Нелл превратилась в неотъемлемую часть обстановки и жизни офиса доктора, полностью слившись с ними. Нелл прекрасно знала, какую роль играет внешность и что люди оценивают других в основном по одежде. Поэтому то, что она носила, было всегда старым и потертым, дужки очков – толстыми и несовременными, а волосы уложены в вышедшую из моды прическу. Идя на работу, она никогда не пользовалась косметикой. Но время шло и вносило свои изменения во внешность Элеонор. Оно прибавляло серых, с легкой, едва заметной сединой волос и стягивало кожу в уголках глаз в микроскопические морщины. Но все это исчезало, когда наступала ночь и приходило время играть Клео. Здесь, как и на работе у врача, она тоже создавала новый образ.
Клео откидывала назад черные как смоль короткие волосы, которые были подстрижены так же, как и у Лиз. Один итальянский мастер сделал ей парик из настоящих волос молодой монахини, недавно принявшей постриг; стоило это целое состояние, но зато, когда она надевала его, превращаясь в Клео, ни один человек в мире не мог бы сказать, что Элеонор Джордан и Клео Мондайн – одна и та же женщина. Она пользовалась контактными линзами, благодаря которым глаза приобретали глубокий темно-зеленый оттенок. Нанеся после этого на лицо роскошную дорогую косметику, Нелл становилась неузнаваемой.
Она была новой Клео только для новых клиентов, но, по мере того как время шло, новые клиенты превращались в старых и им казалось, что они знают ее, как никто другой. Она росла в своем искусстве играть роль, которую от нее ждали, и по мере роста мастерства рос и счет в Цюрихе, открытый на ее имя.
Чтобы оплачивать дом, она выгодно вложила определенную сумму, что обеспечивало ей вполне приемлемый доход.
«Мерседес Спорте» был продан (слишком дорогое удовольствие). Клео теперь ездила на «Гольфе». Но не мисс Джордан. Последнюю никогда не видели за рулем автомобиля. Она обычно ездила на автобусе, метро или ходила пешком. До работы было всего десять минут быстрым шагом.
Как ей часто советовала Лиз, Нелл никогда не стремилась к тому, чтобы иметь слишком много клиентов. Их появление в ее жизни не должно было причинять ей никаких проблем и трудностей. Ей вполне хватало ограниченного круга мужчин. Нелл могла себе это позволить, тем более что недавно пришла к выгодному соглашению с одним своим американским клиентом. Тот по совету своих финансистов для снижения суммы налогов с прибыли вложил деньги в картинную галерею на Мэдисон-авеню и пригласил ее на открытие выставки.
Она была одета как раз для такого случая: кремовое платье от Валентине, купленное во время последнего посещения Милана. Там у нее был клиент, связывавший с белым или кремовым цветами все самое прекрасное в своей жизни – в его фантазиях в таких одеяниях представали расцветающие девственницы. Поэтому он оплатил это платье. Туалет дополняло жемчужное ожерелье из восемнадцати крупных жемчужин и прекрасные серьги из такого же жемчуга. Легкий аромат «Балманс Айвор» завершал очаровательный образ.
В галерее было полно народу, посетители регулярно читали «Вэнити фэар», поэтому вели себя, как будто во всем разбираются и все понимают. Женщины напоминали безликие вешалки для одежды, а мужчины были одеты в одинаковые костюмы. Кроме одного.
В какой-то момент, оглядывая непривычно белую комнату с картинами (художник считал, что белый фон придает его творениям особую силу и яркость), Клео почувствовала на себе его пристальный взгляд и, оглянувшись, встретилась с мужчиной глазами. Они были черными как уголь и блестели, как будто их покрыли лаком. И еще они были настойчивыми. Очень настойчивыми. Но, находясь с клиентом в обществе, она никогда не позволяла себе кокетничать с другими. Мужчина следил за ней и следил специально. Куда бы она ни шла, она повсюду чувствовала на себе тяжелый взгляд этих блестящих глаз, даже не видя их хозяина. Неужели этот человек ее знает? Или, может быть, слышал о ней? Вполне возможно, что видел ее с другим клиентом и запомнил, а теперь узнал. Ее высокая ставка как проститутки зависела от осторожности и благоразумия настолько же, насколько и от актерских способностей и таланта. Стать известной проституткой означало для нее полную гибель и разорение, тогда любой мужчина мог бы позволить себе пристать к ней с самыми грязными предложениями. На ней бы стояло клеймо подстилки для ног.