И начала проводить инвентаризацию всего, что у меня с собой было.
Один нож — антикварный шотландский «дерк», привязанный к левому предплечью, который я стащила из секции сувениров в «КСБ» и о котором не знал Гроссмейстер.
Одна баночка из-под детского питания, с дергающейся плотью Невидимого внутри, в левом кармане плаща.
Два протеиновых батончика во внутреннем кармане, раздавлены.
Один МакОреол, ремешок которого все еще застегнут под подбородком.
Один мобильный телефон.
Я решила составить список того, чего у меня не было.
Батареек и фонариков.
Воды.
Копья.
На этом я остановилась. Все было и так достаточно плохо.
Я вытащила телефон из кармана и набрала номер Бэрронса. Я так привыкла к его неуязвимости, что ожидала, что он ответит, а когда телефон не сработал, очень удивилась. Получается, даже у его телефона есть мертвые зоны, и если уж он где-то не будет работать, то только в месте вроде этого. Даже если бы у меня было имя В'лейна, сомневаюсь, что оно бы здесь сработало.
В этом месте отказывался работать даже мой мозг. Чем дольше я сидела, тем более странным мне все это казалось.
Холл был не просто скоплением бесконечных дверей в другие места и другое время. Огромное количество порталов заставляли его жить и дышать, постоянно изменяясь. Холл сам был временем. Он был древним и юным, прошлым, настоящим и будущим одновременно.
В «КСБ» было только одно зеркало, висевшее в кабинете Бэрронса, и все же у меня появлялось чувство дезориентации в пространстве.
Здесь миллиарды зеркал открывались в одно и то же место, и их влияние возрастало в геометрической прогрессии, затрагивая и пространство, и время. Время не было линейным, оно было… Мой разум не мог сосредоточиться, но я была частью всего этого, чего вовсе не понимала. Я не имела значения. Я была предельно важной. Я была ребенком. Я была иссохшей старухой. Я была смертью. Я была источником всего живого. Я была Холлом, а Холл был мной. Казалось, что из каждого портала тихо сочится моя сущность.
Это было даже не раздвоение личности. Как и само это место, я была всеми возможностями сразу. Это было самое жуткое ощущение в моей жизни.
Я попыталась связаться с IYCGM.
Нет связи.
Я долго смотрела на IYD.
Риодан сказал, что убьет меня, если я воспользуюсь этим номером без необходимости.
Первой мыслью было «хотелось бы посмотреть, как он сюда доберется, чтобы попробовать». Вторая мысль была о том, что я не стану нажимать кнопку, потому что, если он придет и тоже тут застрянет, он действительно может меня убить.
Я не могла предоставить убедительный аргумент, подтверждающий, что действительно умираю. Я оказалась в необычной ситуации, но полностью здорова и в непосредственной близости никакой угрозы не наблюдалось. Хотя, кажется, с каждым мигом у меня все больше путались мысли.
Детские воспоминания зашевелились в моем сознании, слишком живые и отчетливые, чтобы быть просто воспоминаниями. Я пролистала их, выбрала то, что мне нравилось.
Мой десятый день рождения: мама и папа устроили для меня вечеринку-сюрприз.
Как только я решила сосредоточиться на нем, воспоминание обрело резкость и форму, и вот уже мои друзья смеялись и держали подарки, они были совершенно реальными, настоящими и ждали, когда я присоединюсь к ним в столовой, где были торт и мороженое. Я видела все происходящее прямо в расплавленном золоте пола, на который уставилась. Я провела по видению. Золото поддалось под моими пальцами, как вода, и я коснулась нашего обеденного стола, почти нырнула в воспоминание, в мое десятилетнее тело, которое смеялось над чем-то, что сказала Алина.
Алина была мертва. Это не настоящее. Это не реально.
Я резко отвела взгляд.
В воздухе передо мной проявилось еще одно воспоминание: мой первый поход по магазинам с тетушками в Атланте. Шоппинг произвел на меня большое впечатление. Мы зашли в «Блумингдейл». Мне было одиннадцать. Я бродила там, рассматривала красивые вещи и больше не видела золотых стен и зеркал.
Я закрыла глаза, встала и засунула телефон в задний карман.
Нужно выбираться из этого места. Оно играет с моим сознанием.
Но куда мне идти?
Я открыла глаза и начала двигаться. И как только я сделала шаг, воспоминание исчезло, а мой разум снова очистился.
У меня появилась идея. Я нахмурилась, прошла несколько метров и остановилась.
Воспоминания тут же вернулись.
Мой папа болел за меня на моей первой — и единственной — игре в софтбол. Он купил мне розовую перчатку с пурпурной строчкой. Мама вышила на ней мое имя и цветы. Мальчишки смеялись надо мной и моей перчаткой. Я побежала ловить граунд-бол, чтобы доказать им, какая я крутая. Мяч врезался мне в лицо, разбив нос и выщербив зуб.
Я вздрогнула.
Они смеялись и показывали пальцами.
Я стала манипулировать воспоминанием: отмотала его назад, поймала мяч, осалила раннера на базе и прибежала к «дому» так быстро, что у кетчера было достаточно времени на то, чтобы вывести из игры третьего раннера.
Мальчишки ошалели от моего мастерства.
Папа раздулся от гордости.
Это была ложь, но какая приятная!
Я снова зашагала.
Воспоминание взорвалось пылью из розовой перчатки и осыпалось на пол.
Останавливаться в Холле было опасно, может, даже смертельно опасно.
Это подозрение подтвердилось совсем скоро, когда я прошла мимо скелета, который сидел на полу, скрестив ноги и привалившись спиной к стене между зеркал. Его поза не выдавала никаких признаков борьбы или агонии. Выражение его черепа — если у черепа может быть выражение — казалось совершенно умиротворенным. Он умер от голода? Или прожил сотни лет, заблудившись в мечтах? Я совершенно не хотела есть, а ведь должна была, поскольку с прошлого вечера выпила только кофе, и это было несколько часов назад. Нужно ли питаться в месте, где время не является тем, к чему мы привыкли?
Я начала заглядывать в зеркала, мимо которых проходила.
Иногда из зеркал на меня смотрели в ответ, с изумлением и смущением. Кажется, обитатели некоторых зеркал видели меня так же ясно, как я видела их.
Похоже, мне придется сделать выбор, и разумнее сделать его как можно раньше. Я начинала думать, что золотой — самый мирный, правильный, прекрасный цвет из всех, что я видела. А пол — он так и приглашал! Теплый, гладкий, я могу вытянуться на нем и позволить себе немного отдохнуть… собраться с силами перед дорогой, которая наверняка окажется трудной.
Первая опасность Холла Всех Дней: если вы снова и снова можете проживать в сознании любой день — и проживать его правильно, — то зачем уходить? Здесь я могла спасти свою сестру. Спасти мир. И вскоре не видеть никакой разницы.
Вторая опасность Холла Всех Дней: когда возможно все, как сделать выбор?
Здесь были тропические пейзажи с белыми пляжами, которые тянулись на многие мили, а вода была настолько чистой, что коралловые рифы всех цветов и оттенков сияли на солнце до самого дна и видно было, как прыгают и играют маленькие серебристые рыбки.
Были улицы с изумительными особняками. Пустыни и безбрежные поля. Были древние рептилии в папоротниковых долинах и постапокалиптические города. Были подводные миры и зеркала, которые выходили в открытый космос, темные глубины с мерцающими звездами. Были врата в туманности, а одно зеркало даже вело прямо на радиус черной дыры. Я попыталась представить разум, который решил бы туда шагнуть. Бессмертный, который испробовал все остальное? Фейри, который не может умереть и хочет почувствовать, каково это — быть затянутым в черную дыру? Чем дольше я находилась в Холле Всех Дней, тем больше понимала, что я ничего не знаю о бессмертной расе, создавшей это место.
Были зеркала, в которых отражались такие жуткие картины, что я отводила глаза, лишь мельком заметив, что происходит. Некоторые из этих вещей совершали и люди. Как оказалось, существа из других миров занимались тем же. В одном из зеркал человек, занятый жутким экспериментом, увидел меня, улыбнулся и прыгнул ко мне. Я бежала от него как сумасшедшая, сердце грохотало в ушах, но я долго не решалась остановиться. А когда наконец обернулась, за мной никого не было. Я была одна. Наверное, то зеркало было односторонним. И слава Богу! Я размышляла над тем, все ли зеркала в Холле односторонние или некоторые все еще работают в оба конца. Если я войду в одно из них, смогу ли я тут же вернуться, если мне не понравится мир? Судя по тому, что говорил мне Бэрронс, здешние игры назывались «Непредсказуемость».