Бабушка берет узелок из черной ткани, развязывает его и достает осколок сланца с острым краем. Передает узелок вокруг стола, и каждый берет себе по кусочку сланца. Эти камни заточены нашими предками и содержат их волшебство. Когда проходишь испытание, тебе тоже положено заточить камень и вырезать на нем свой дар, и все они хранятся у матриарха для таких церемоний.
Кейс достает из свертка свой камень с еле заметной ухмылкой. Кейс — очевидная претендентка на роль матриарха после мамы и тети Мейз, которые из-за этого постоянно собачатся. Пока что ее дар обладает самым сильным потенциалом среди всех моих двоюродных, а может, и во всем нашем поколении. Так что ей хватит и силы, и ответственности, чтобы принять этот титул, — только она этого не хочет.
Бабушка, как и все матриархи, должна регулярно совещаться с предками по поводу того, кто из членов семьи лучше всего подходит на роль следующего матриарха, — на случай, если с ней что-то случится до того, как она сможет назначить себе преемницу. Тогда предки скажут, кого она хотела бы видеть на своем посту, и родственникам не придется устраивать скандал. Я на сто процентов уверена, что мое имя фигурировать не будет никогда — я и себя-то не могу подтолкнуть в нужном направлении, что уж говорить о целой семье.
Кейс бросает на меня яростный взгляд, губы у нее сердито поджаты.
— Некоторые мысли — сугубо личные, — говорю я. Хотя это не тот случай, когда я жалею, что она слышит, о чем я думаю. Сейчас я не могу позволить себе роскошь волноваться из-за чего-то помимо Призвания.
— Умничка, — говорит тетя Мейз. — Не пускай ее гулять по своему сознанию. Этот треклятый дар нужен Кейс, только чтобы нарушать чужие границы.
Кейс скрещивает руки на груди и резко цыкает зубом, дернув щекой, — этот карибский жест в переводе означает «чтоб тебя хакнуло».
Зря это она.
Тетушка буквально взрывается. Я не шучу. Все ее тело вспыхивает огнем, языки пламени лижут стол, я в ужасе съеживаюсь.
— Не смей хамить мне, Кейша! — Она тычет раскаленным докрасна пальцем в сторону Кейс на другом конце стола.
Кейша стонет:
— Мама, перестань!
Дядюшка хватается за голову. Не понимаю, почему он надеется, что церемония пройдет как по маслу, если знает, что наши семейные отношения далеко от совершенства.
— Прояви уважение! — кричит тетушка.
Кейс опускает руки — это дается ей с видимым усилием. Как-то раз она сказала мне, что мысли ее мамы горячие и жгутся, когда их читаешь.
— Извини, — сдавленным голосом произносит она.
Тетушка меряет ее взглядом. Они так похожи — они с Кейс. Будто смотришь в лицо прошлому и будущему. Тетушка шумно выдыхает, пламя гаснет, и она с громким кряхтением плюхается обратно на стул, все еще бурля от гнева.
— Ну, выяснили отношения? — шипит бабушка.
Тетушка даже не притворяется, будто ей стыдно и неловко. Честно говоря, я не помню, чтобы она когда-то перед кем-то извинялась. Для Канады это прямо-таки достижение.
Я гляжу на Кейс в поисках ответа.
— Некоторые мысли — сугубо личные, — произносит она одними губами.
«Справедливо».
Дядюшка отнимает руки от лица:
— Давайте продолжим!
Бабушка откашливается:
— Кровь призывает кровь. Я не буду тратить слов, главное — целеустремленность.
Иден смотрит на папу, сжимая камень в пальцах. Он берет ее руки в свои и помогает процарапать подушечку большого пальца. Я нервно сглатываю, глядя, как по щекам у Иден текут слезы. Она тихонько всхлипывает — верный знак, что она вот-вот разрыдается. Никому не хочется на это смотреть, но бабушка требует, чтобы она участвовала в ритуале.
Папа сильнее сжимает ее руки, и тут проявляется его дар — плечи у Иден опускаются, грудь перестает вздыматься. Боль не прошла, но Иден достаточно успокоилась, чтобы не ощущать ее так остро. Мама ненавидит папин дар. К концу их отношений она запрещала ему прикасаться к ней, потому что, по его словам, он управлял ее эмоциями. Однако сейчас Иден это нужно.
Я запрещаю себе думать, сколько раз мне самой пригодилась бы такая же папина помощь. Сколько раз его не было рядом и он мне не помогал.
Иден шесть лет. Мне — шестнадцать. Мне не положено нуждаться в такой поддержке.
Мама перехватывает мой взгляд. В ее глазах нет ни мягкости, ни твердости, но она здесь, рядом со мной, как всегда.
Все разом режут себе кончики пальцев и капают кровью в канавки на столе. Кровь течет ко мне — волшебный обряд притягивает ее.
Кровь Иден сливается с кровью Кейши, кровь Кейши — с кровью Кейс и кровью Алекс, и вот к ней примешивается тетушкина и дядюшкина, мамина и папина, бабушкина. Ручеек переливается за край стола и стекает в рюмку для яиц, стоящую на полу. В ней нет ничего церемониального, мы купили ее в «Пасифик-молле» — гигантском азиатском торговом центре в часе езды к востоку от центра, — но свое дело она делает.