— Что они, фефелки тусклые, на свете видят? Задницы невесток да горшки внучат. Им уже один собес ночами снится…
Климов не перебивал. Как ни странно, бабки тоже не перечили. А дедок покхекивал, нюхал сигаретку да выталкивал из горла старческий смешок, и тогда лицо его, особенно у глаз и вокруг рта, покрывалось легкой сетью морщин. И даже когда он прибегал к весьма живописным словосочетаниям, состоящим из запасов бывших моряков, речь его была исполнена незлобливостью и благодушным зубоскальством.
— А я вот, — по-стариковски хвастался дедок, и такие же, как его усы и ногти, словно тоже прокуренные, никотинно-желтые глаза смотрели на Климова, — по тому, какая у кого шляпа, могу сказать о характере. — Он снова понюхал сигарету и самодовольно усмехнулся. — Например, люди деловые любят шляпы с твердыми полями, а военные предпочитают козырьки. — При этом он многозначительно взглянул на Климова с Гульновым, лукаво сощурился. — А художники, артисты, птахи вольные, носят береты, нечто этакое, несуразное и на особинку, хотя иной из них готов напялить шляпу мягкую, желательную по натуре, только где ее найдешь? Это и для дамочек проблема…
«Черт возьми, о чем мы с ним толкуем?» — мысленно подосадовал Климов и подумал, что лишь блаженные могут болтать о всякой всячине, о пустяках. О шляпах, о беретах… Но виду не подал. Хотя его самого подмывало возразить, что не надо путать мягкий характер и мягкий берет, но болтать о всякой всячине опять же могут лишь блаженные, словно это является главным смыслом их жизни.
— А взять, к примеру, кепку, — толковал дедок и поднял повыше подбородок, — кто ее приладил для себя? Рабочий человек. Где руки вытереть, а где воды черпнуть. Не без того. Опять же и под голову удобно, если что… А всякий там мохер, верблюжью шерсть, шапчонки клоунские пялят на себя пижоны вроде Витьки Пустовойта из пятого подъезда… К нему такие ходят, из мохера. Бродяги все, как один.
Климов не без иронии подумал: не хватает, чтобы дед начал травить им байки про мертвецов и вурдалаков.
А тот по новой нюхнул сигарету и добавил:
— Могилками живут.
— На кладбище работают? — скорее для приличия, чем ради интереса, спросил Гульнов, и Климов глянул на часы. Участкового им, кажется, сегодня не дождаться. Надо ехать к Озадовскому.
Дед все-таки решился закурить и торопливо, видимо, боясь, что передумает, зажег сигарету.
— Все они там, — закашлявшись от жадно схваченного дыма, с сиплым клокотанием в голосе проговорил старик, — и этот ваш, в бурачной кепке… Севкой звать.
— В болотной куртке?
— В черных джинсах? — почти одновременно задали свои вопросы Климов и Андрей, и дед, мотая головой, не в силах справиться с удушьем, подтвердил, махнув рукой: он самый.
У Климова хватило выдержки смолчать, а вот Андрей вскипел:
— Так что же вы… ей-богу! В Тмутаракань через Париж?
Климов глянул на часы и, оставив Андрея выяснять, кто такой Витька Пустовойт и все его дружки, отправился к Озадовскому, решив, что за оставшиеся двадцать шесть минут успеет где-нибудь перекусить.
В какой-нибудь ближайшей блинной.
8
Как известно, человек привыкает ко всему, но к тому, что общепитовские точки закрываются на санитарный час, когда им вздумается, он привыкнуть не мог. Свойственная ему педантичность в этих случаях оказывала довольно плохую услугу. Я вкалываю, значит, и другие не должны сачковать. Так думает человек, занятый делом, и глубоко ошибается, ибо, если следовать его рассуждениям, большая часть людей только тем и занимается, что увиливает от работы. Иными словами, так можно всех заподозрить в разгильдяйстве. А это вряд ли так. Ведь нельзя же всерьез считать, что чем лучше кто-то работает, тем ему меньше платят. Просто у каждого производства есть свои трудности, неразрешимые проблемы, вот и появляются замызганные трафаретки «САНИТАРНЫЙ ЧАС» или «ПРИЕМ ТОВАРОВ». Так что не стоит идти на поводу у собственного раздражения, зачем? Зачем сурово дергать дверь и прижиматься носом к мутному стеклу, пытаясь заглянуть в тайное тайных, в тот незримый мир, где ждут санэпидстанцию и яростно наводят марафет? Себе дороже. Дверь не откроется, и чувство голода не станет меньше. Зато гримаса саркастической усмешки невольно привлечет к вам хмурое внимание таких же необслуженных страдальцев, и вам уже от них не избавиться, не открутиться. Стихийный митинг сделает из вас борца за справедливость и поведет по улице с бичующим призывом: «Хлеба, а не зрелищ!»