Охранник не ожидал, что начальник полезет чуть ли не в клинч. Дёрнулся к нему, но оттолкнуть не успел. Оступившись на скрытой под снегом кочке, телохранитель неловко взмахнул рукой, стараясь удержать равновесие. Другой рукой он рванул из-под куртки пистолет. Но пока пытался поймать противника на мушку, Илья повёл стволом и выстрелил ещё дважды.
Егерь не стал делать поправку на то, что на противнике мог оказаться бронежилет. С такого расстояния никакой “скрытник” не выдержит оболочечную пулю калибра семь шестьдесят два. А полноценный броник был бы виден под расстёгнутой курткой. Впрочем, не помог бы и он. Когда охранник, хрипя, завалился на снег, стало видно, что вторая пуля угодила ему под горло.
Сердце Ильи бешено колотилось, разгоняя по жилам кровь, щедро разбавленную адреналином. Егерь опустил карабин и обернулся. Брат лежал навзничь. Снег вокруг него стремительно набухал алым.
“Артерия или аорта…” – мелькнула отчаянная мысль.
– Митька!!! – Илья сам не узнал своего голоса. Он рванулся к брату, но тут за спиной хлопнул выстрел. Пуля ударила в спину, и внутри будто бомба разорвалась. Колени егеря подкосились, и снег принял пятое тело в холодные мягкие объятия.
Декстрокардия – редкая аномалия, когда сердце находится не слева, а справа. Именно из-за неё пуля егеря не уложила браконьера с карабином наповал. Вот только узнать об этом Илья уже не успел. Красная пелена заволокла взгляд, а потом свет погас.
***
Тьма… Ни света, ни звука… Мягкая чёрная вата, обволакивающая со всех сторон…
Илья не чувствовал ничего. Ни боли, ни тепла или холода. Ни даже собственного тела. Не мог издать ни звука.
"Я мыслю, значит, существую. Только вот где?"
Егерю вспомнился здоровенный жук-плавунец, пойманный и засушенный им когда-то в детстве. Жук сушился в срезанном донышке пластиковой бутылки, со всех сторон обложенный ватой. Сейчас Илья чувствовал себя примерно так же.
Егерь не знал, сколько прошло времени. Его в этом чёрном и безмолвном ничто тоже не было. Не было ничего… Кроме какого-то источника тепла.
Тепло появилось как-то незаметно, постепенно. Теперь оно ощущалось как солнечный луч, пробившийся сквозь плотные шторы. Света видно не было. Только пятнышко тепла, устроившееся где-то на груди. Такое уютное и… родное.
Понимание пришло внезапно.
“Брат?..”
Не слово, мысль. Голоса по-прежнему не было. Но Илья откуда-то знал, что брат его услышит. Видимо, оттуда же, откуда пришла уверенность, что это именно он.
“Да, брат…”
“Как же ты…”
“Я не мог тебя бросить… Прости…”
Мысли. Короткие, отрывистые, едва слышные. Только они могли пробиться сквозь это чёрное безвременье. Они, да ещё тепло родной души.
“Это ты меня прости… Не уберёг…”
После смерти родителей брат был единственным для Ильи родным человеком. Егерь пытался заменить ему отца, насколько это было возможно. И не уберёг.
“Брось… Я сам подставился”.
Молчание…
“Где мы сейчас?” – снова мысль брата.
Если б Илья сам знал.
“Что с нами?”
И этот вопрос тоже остался без ответа.
Снова тишина. Только тепло от присутствия брата.
И это тепло вдруг стало слабеть. Как будто источник его отдалялся от егеря.
“Ты куда, брат?!”
“Это не я, это ты…”
“Я тебя не брошу!”
“Но это ты уходишь…”
Мысли брата пробивались как сквозь ватную пелену. Словно густой туман, глушащий все звуки, окутал егеря со всех сторон. Та самая вата, которой обложили дохлого жука. Только теперь она всё хуже и хуже пропускала мысли брата.
Илья не чувствовал, что куда-то двигается. Только тепло становилось всё слабее. Он хотел замереть, остановиться – и не мог.
“Тогда идём со мной!” – отчаянная мысль, попытка найти выход… Последняя соломинка.
“Я стараюсь, брат… Я стараюсь…”
Совсем тихая мысль. Не отпускать, не отпускать во что бы то ни стало! Не бросить! Не бросить его одного в этой чёртовой пустоте!
Сознание затопило отчаяние пополам с бессилием, такие же чёрные, как беззвучная тьма вокруг.
И тут в душе вскипела жгучая ярость. Опять потерять брата?! Опять ничего не смочь сделать?!
Огонь дотла выжег отчаяние. Если б Илья мог, он бы до крови прокусил губу. Егерь по-прежнему не чувствовал своего тела. Но так ярко представил, как впивается в неё зубами, что ощутил резкую боль и вкус собственной крови. И с болью начали возвращаться другие чувства.
Тёплый луч, тянущийся к нему от брата, стал почти осязаем. Илья потянулся, обеими руками схватил золотистую нить, потянул…
“Я не отпущу тебя, брат. Не брошу!”
Илья почувствовал, что проваливается в бездонную и беззвучную черноту. И последним ощущением стало то, что брат скользит вслед за ним на этой золотой нити. Главное – не выпустить её из рук…
***
– Это может его убить…
Фраза дошла до слуха Ильи с трудом. Словно он всё ещё тот самый жук, обложенный ватой, но теперь уже живой.
Сознание возвращалось медленно и неохотно. Веки налились свинцом, и поднять их не было никакой возможности. По крайней мере пока.
– Сделай так, чтоб не убило, – отозвался второй голос, сухой, шелестящий, как змеиная чешуя по камням. Слух постепенно налаживался, и егерь смог различить тембр.
Звенящая пустота в голове сменилась странной мыслью: Илья не знал, на каком языке говорили рядом с ним. При этом он всё понимал и, наверное, даже смог бы поучаствовать в разговоре. Но язык, застывший во рту сухим шершавым поленом, не давал пока такой возможности. А поучаствовать очень хотелось – ведь говорили явно об Илье и угрожавшей ему смертельной опасности.
“Выходит, я не умер?” – ворохнулась в голове новая мысль. “Лежу где-нибудь в больнице… Но это ж невозможно. Даже если не сразу насмерть – кровью бы истёк, некому было помочь. Разве что Серёга… А брат? Где брат?!”
Илья больше не чувствовал той золотой нити, которая связывала его с Митькой в этом непонятном, чёрном и беззвучном небытии.
Поток мыслей прервала резкая боль в правом плече – будто раскалённым ножом взрезали кожу. Но ни вскрикнуть, ни даже дёрнуться не получилось. Тело всё ещё не слушалось, продолжая лишь дышать, да и то – без участия сознания. Как живой саркофаг, который не мешал чувствовать, но не давал пошевелиться. А плечо продолжало немилосердно жечь…
Первым, что удалось контролировать самому, оказалось дыхание. Вот только легче от этого не стало – горло тут же перехватило от боли, спазм не позволил протолкнуть в себя воздух. Сознание начало медленно меркнуть, но тут истерзанное плечо наконец оставили в покое. Сбившееся было дыхание постепенно восстанавливалось, и егерь наконец задышал сам, ровно, но неглубоко.
– Надо дать ему отдохнуть, – снова заговорил первый голос, глухой и хриплый. – Пусть он и лежит бревном – нервы могут не выдержать. Это действительно больно.
– Веришь, нет – мне абсолютно всё равно, что он чувствует, – язвительно отозвался второй, которого Илья про себя окрестил “змеёй” за шелестящий голос. Впрочем, после этой фразы тут же переименовал в “гадюку”.
– Ты должен сделать свою работу, несмотря ни на что, – между тем продолжил тот. – Иначе тебе придётся хуже, чем ему. Присмотри за ним, а я скоро вернусь.
Протопали тяжёлые шаги, такие, словно их хозяин весил несколько центнеров. И шёл он не совсем оттуда, откуда слышался шипящий голос. Из чего Илья сделал вывод, что это был кто-то третий, а шагов “гадюки” он просто не расслышал.
Лязгнула металлом закрывшаяся дверь, и стало тихо.
“Да что тут происходит вообще?!”
На больницу это походило всё меньше. Злость на происходящее заклокотала в груди, а мысль о том, что боль может вернуться, подлила масла в огонь. Илья напрягся и с невероятным трудом поднял веки – словно тяжеленную штангу от груди толкнул.