Старый Брю стал хозяином важного бирюзового попугая размером со среднего филина, с "бакенбардами" и "ушами" из фиолетовых перьев. Пинина птица имела оранжевый окрас и расфуфыренную лимонную прическу. "Попугай" Хрюкла, тот вообще получился странный и зеленый (Болто, видимо, что-то напутал.). Он был довольно большим, клювастым, с ластами а под клювом у него болтался мешок, ну вылитый пеликан.
Первое, что сделал подопечный Брю, так это уселся на штурвал с криком:
– Кр-р-расота, ущипни меня кр-р-раб!
На что попугаиха Пины, кокетливо наклонив головку, заметила:
– Сур-ровый р-романтик!
Услышав болтовню соплеменников, прискакал малиновый Пугай Пита.
– Пр-р-рошу пр-р-рощения!
И, подскочив к оранжевой даме, поклонился:
– Р-рад безмер-рно!
Наблюдая за происходящим, хозяева покатывались со смеху.
Тут мимо прошел доктор со своим енотом. Четырбок нес под мышкой пустой таз, а за ним на задних лапах следовал груженый бельем енот-полоскун. Весь его вид говорил о том, что он горд возложенным поручением.
– Кр-рах! – прокомментировал Пугай. – Енот-пр-рачка!
Подопечный доктора повернул морду и сказал:
– Кыш-ш, платок нестиранный, куш-шу!
– Гр-рубиян! – возмутилась Апельсинка, на всякий случай придвигаясь к малиновому Пугаю.
Но енот, хвост трубой, уже удалился.
Крылатая собачка, не успев появиться, лизнула Олли прямо в нос. Невысоклик засмеялся, схватил ее в охапку и стал кружиться по каюте.
– Ух ты, моя хорошая! – приговаривал он. – Рыжуха… Как же мне тебя назвать-то?
Собачка была как собачка, только с крыльями. Она неуклюже брыкалась и виновато посматривала на Олли.
– Ну-ну, не бойся, милая, – произнес Виндибур и поцеловал ее в пухлую бархатную мордочку. Кожа на голове и холке животного собиралась в смешные складки, отчего вид у нее был умильный и немного печальный. Несмотря на это, сложение она имела довольно крепкое и доставала невысоклику почти до колена.
– Олли-хозяин! – сказала собачка, радостно захлопав крыльями и завиляв скрученным в бублик хвостом. Потом вытянула шею и внимательно понюхала штаны. Запах не понравился – раздался громкий чих, похожий на хрюк. Олли вновь расхохотался:
– Ах ты, хрюря! Ну точно: Хрюря и есть.
Вообще-то в морском деле присутствие всякой живности на корабле не приветствуется. Но на "Мечте Кашалота" появление говорящего зверья заметно подняло настроение экипажа. К тому же польза, особенно от некоторых представителей, была очевидна.
После очередной ежиной кормежки (а на якорной стоянке ежи хоть и впадают в спячку, но поесть просыпаются все равно) четырбоковский енот выбежал на палубу снять высушенное белье. Выбежал и остолбенел. Окинув взглядом последствия колючего пиршества, енот аж выронил таз. Ему стало плохо. Зверь в обморочном состоянии сел на пятую точку, чуть не сломав хвост.
Тина, увидев такое дело, бросилась звать доктора, но Четырбок и сам уже высунулся, услышав грохот медного таза.
– Мой санитар! – заломил руки эскулап и бросился за "бодрянкой".
Отпоив несчастного чистюлю "живой водой", врачеватель заявил:
– Больной, вам вредно волноваться!
Но, очухавшись, потрясенный енот вырвался из рук доктора и поскакал за водой и шваброй. Заряд бодрости, влитый в него Четырбоком, оказался таким мощным, что Санитар, как его потом прозвали, выдраил до блеска всю палубу и принялся за ежиные плошки. Двойняшки переглянулись и стали помогать. В процессе уборки енот время от времени ругался:
– Штыдно пачкать, штыдно… Грязные ж-жабы!
Когда с уборкой закончили, Санитар направился достирывать то, что не достирал, по пути многозначительно бросив синеглазой обезьянке:
– Вечером полировка пушек. Явка обязательна.
Норина мартышка Сапфира широко открыла глаза и закивала: "конечно, конечно".
В это утро Олли ой как не хотелось вставать. А надо было. В полдень на берегу встречал Дерг, чтобы проводить вглубь острова, где устраивали свой тайный совет вожди повстанцев.
Шлюпку, шедшую к берегу, проводил Флог. Он еще раз пожелал удачи в переговорах и напомнил Виндибуру и его друзьям о предостережениях короля Илогеона.
"Зеленобородые" будут гнуть в свою сторону, но ты не уступай. Их сладкоголосого вождя не даром прозвали Малина, и цвет лица тут ни при чем. Никто, на самом деле, не знает, с кем он".
– Еще и "махаоны" какие-то были, – напомнил Олли.
"Те всегда с большинством, но публика гадкая. Их психология – психология падальщиков".
В этот раз с собой взяли старого Брю. Капитан "Мечты Кашалота" одел кирасу, посадил на плечо попугая, а за пояс заткнул абордажную саблю. Вид у паромщика был весьма воинственный.
Покидая судно, морской волк распорядился:
– Матрос Хрюкл, не вздумай спать! Присмотри за доктором, и чтобы этот… с полосатым хвостом, – он ткнул пальцем в енота, – мне мостик тряпками не завесил, хрясни его весло!
Санитар боялся паромщика, поэтому сразу куда-то ушмыгнул.
Всего на Синюю Ящерицу прибыло двенадцать вождей повстанцев со своими немногочисленными отрядами. Даже вождь "махаонов" не заставил себя ждать.
Обычно апатичные обитатели острова Большого Махаона не поддерживали вылазки своих соседей против режима. Они довольствовались малым – их не трогают, и ладно. Усмарил не вызывал у них такого уж неприятия, но и любви тоже. От солдат они предпочитали прятаться в джунглях на деревьях, а от себя уходить с помощью курения дурманящих листьев. Жили они собирательством и не принимали никаких правил. Орден уклистов даже порабощал их пару раз, но без толку. Работать "махаоны" не могли, потому что постоянно находились в дурмане, а без своего зелья быстро погибали. Уклисты ничего не могли с ними поделать, и в силу этого считали бесполезным мусором.
Но иногда и мусор может доставлять неприятности. "Махаоны" могли, например, отравить воду, что часто и делали, добывая таким образом еду. Дохлая отравленная рыба не могла им повредить, так как яд готовился из тех же самых листьев хи-дерева. Однажды таким образом они отправили на тот свет целый корабль уклистов, не придав этому обстоятельству особенного значения: растащили судно по досточкам, трофеям и… забыли. Но этого не могли забыть им другие повстанцы – те, кто рассчитывал на появление в своем арсенале военного корабля.
Конечно, половину придурков потом перебили, но все равно, ведя беспорядочный образ жизни, "махаоны" плодились как кролики.
Весьма колоритные персоны расселись кружком на лесной поляне. Каких названий тут только не было: и "рыжие попугаи", и "скалоеды", и даже "отрицающие бамбук" с острова Большого Бамбука, не говоря уж о "большеухих" или тех же "махаонах".
Одеты островитяне были кто во что горазд. Представления о моде на каждом острове были свои собственные. Кто одевался в звериные шкуры, а кто в пеструю домотканую одежду. Например, вождь "большеухих" носил на голове воронье гнездо, а "рыжий попугай", соответственно, корону из рыжих попугайских перьев. Кстати, последний сам был с огненной бородой и весь в конопушках. Интересней всех выглядел старейшина "отрицателей бамбука". Вся одежда у него была сплетена из морских водорослей, а оружие сделано из носа рыбы-пилы. Жители этого острова ненавидели произрастающий всюду бамбук и считали "грязным и позорным делом" использовать его для строительства хижин, утвари и чего бы то ни было, так как это, по их мнению, до неприличия облегчало жизнь. "Наиболее сложный путь к выживанию – самый достойный для отрицающего", – гласила местная мудрость.
Усевшись в круг рядом с другими, Олли и его спутники ждали слова Дерга. Дерг, как хозяин, должен был вести Совет.
Наконец вождь "синих ящериц" вышел на середину поляны и начал:
– Уважаемые хойбы не покорившиеся Горху! Я, Дерг, позвал вас сюда, чтобы договориться. Пять веков прошло с тех пор, как Эль-Бурегас покинул маг Кронлерон. Теперь к нам из земли, к которой он когда-то отправился, прибыли его ученики-чародеи. Они называют своего предводителя Олли Громовержец.