Перед мысленным взором Гараба вновь предстали туманные, но, несомненно, блистательные горизонты, открывавшиеся в конце дороги, на которую ему предстояло ступить завтра на рассвете вместе с человеком с волосами цвета солнца.
Гараб говорил и говорил, нанизывая друг на друга бессвязные слова и фразы, свидетельствовавшие о путанице его мыслей и смятении плоти, а упрямая Дэчема тем временем утерла слезы и неумолимо повторила:
— Я пришла, чтобы забрать тебя. Пошли!
Этот разговор, продолжавшийся довольно долго, был прерван появлением переводчика-китайца. Он просунул голову в пещеру и быстро проговорил:
— Убежавшие слуги так и не вернулись. Хозяин вне себя от ярости. Он направляется к отшельнику. Говорит, что тот склонил монголов к мятежу, и собирается его вразумить. Хозяин пил целый день. У него заряженное ружье… Я боюсь. Вы должны пойти со мной к скиту.
Не успел Гараб ответить, как китаец отлетел на середину пещеры, и из-за резко отдернутой завесы показался чужеземец.
Он что-то приказал слуге, и тот сказал в ответ несколько слов, дрожа всем телом. Чужеземец повторил свой приказ, указывая на Гараба.
— Он хочет, чтобы я говорил с вами, — пробормотал китаец. — Он не знает, что скит находится выше, и думает, что отшельник — это вы.
Испуганный переводчик снова попытался втолковать путешественнику, что тот обознался. То ли он плохо выражал свои мысли, то ли иностранец не понимал его, так или иначе пьяный путешественник вообразил, что переводчик его не слушается, и сделал вид, что собирается на него броситься. Опередив хозяина, китаец проворно выскочил из пещеры. Чужеземец вышел вслед за ним и принялся звать его, осыпая проклятьями, но объятый ужасом переводчик уже скрылся из виду.
Ярость пьяного усилилась; вернувшись в пещеру, он заметил Дэчему, та пряталась за грудой мешков, в котором находился запас продуктов, принадлежавших Дорджи Мигьюру.
Появление женщины настроило чужеземца на игривый лад, и в его светлых глазах заплясал лукавый огонек. Припомнив несколько известных ему тибетских слов, он принялся насмехаться над человеком, которого принимал за святого отшельника:
— Эй! Гомчен, Джово гомчен… чимо, чимо…[60] охо-хо!
Он слегка пошатывался. — Ах! Ах!..чимо — продолжал он и внезапно бросился к Дэчеме, обнял ее за талию и привлек к себе, пытаясь поцеловать.
Сильным ударом отбросив пьяного чужеземца к стене, Гараб в мгновение ока вырвал у него ружье и выстрелил ему в грудь.
Оцепенев от сменившего ярость испуга, Гараб стоял с ружьем в руках и ошеломленно смотрел на распростертого перед ним человека, которого он убил.
— Теперь я вижу, что ты все еще меня любишь. Ты совершил убийство ради меня.
Дэчема говорила спокойно, но в ее ласковом голосе слышались торжествующие нотки и, возможно, сквозила ирония.
Гараб вздрогнул. Его мечты рухнули, и перед ним неожиданно предстала жестокая реальность. Безжалостный холодный свет, проникший в его душу, высветил обман, которым он упивался во время своего добровольного заточения, заблуждение, которое он усиливал благочестивыми поклонами и возвышенными обетами, одурачивая себя надуманными прожектами. Его нисколько не интересовало счастье других. Он жаждал только собственного счастья. Разве он собирался отказаться от своей честолюбивой мечты о духовном величии ради счастья Дэчемы? Лицемерие доводов, которыми он только что пытался себя убедить, стало для него очевидным. Мысли о самопожертвовании лишь маскировали его плотские желания. Он убил ради самого себя.
Гараб разразился безудержным смехом безумца, приведя свою возлюбленную в замешательство.
Эпилог
Роковое предсказание. — Что стало с золотоволосым чужеземцем?
Хозяин фермы резко оборвал свой рассказ и замолчал. Я представила, каким он был в свои тридцать два года — могучим, одержимым страстью красавцем, который внезапно понял, что его мечты о героическом призвании людского заступника оказались тщетными, и разразился горьким смехом перед своей испуганной возлюбленной.
Что с ним было потом? Он умолчал об этом. Его нынешнее процветание и некоторые намеки здешних фермеров заставляли предполагать, что он восстановил связи с подобными ему удальцами и возобновил успешные налеты на караваны. Но где же Дэчема?
— А что стало с вашей подругой?.. — спросила я тихим голосом.
— Она умерла, — коротко ответил он.
Любопытство побудило меня к дальнейшим расспросам.
— Умерла! Но как?.. Спустя долгое время?
— Несколькими неделями позже… Мы шли вдвоем… По узкой тропе… Она оступилась…
«Сердитый смех. Пропасть», — предсказывал оракул в Лхасе.
Я вообразила эту сцену: одна из тех высокогорных троп, что вьются по краю пропасти, неожиданный легкий толчок… падение…
Воспоминание об этой давней трагедии расстроило фермера-разбойника; он принялся глухо бормотать:
— Девушка была демоном, это точно. Она отняла меня у будд, которым я хотел служить… Я следовал за ней. Я произнес заклинание, изгоняющее демонов… Она не сразу упала. Можно было подумать, что она парит в воздухе. Я запомнил ее руки, порхавшие, словно бабочки, над водой, когда ее уносило течение; это было давно. Дэчема молча смотрела на меня, цепляясь рукой за куст. Ее лицо стало необыкновенно красивым: ни одна земная женщина не сравнится с ней. Я не мог вынести света, который излучали ее огромные, устремленные на меня глаза… Они испепеляли меня. Я сделал движение, отгоняющее злых духов.
Я знала, что при этом бросают камни, выкрикивая магические заклинания.
— Дэчема разжала руку и полетела в пропасть, не издав ни звука. Я сказал, что она умерла? Нет, она не может умереть. Я чувствую, что она бродит где-то рядом. Иногда в сумерках я вижу, как она слоняется по пастбищам, видимо, подстерегая меня, но всегда ускользает, когда я пытаюсь схватить ее, чтобы снова овладеть ею и чтобы…
Хозяин внезапно вскочил и, охваченный яростью, помчался куда-то по сумрачным лугам.
— Он сошел с ума! — сказал мне Йонгден.
Нет, Гараб вовсе не был сумасшедшим. Как я и предполагала в начале этой истории, появление влюбленных в ночи усилило наваждение, которое преследовало его, и заставило бывшего разбойника вслух предаться воспоминаниям о своем драматическом прошлом, когда он сталкивался с необычными людьми и явлениями.
На следующее утро лихорадочное возбуждение нашего хозяина прошло, и, когда я вежливо с ним поздоровалась, он смерил меня таким тяжелым, почти угрожающим взглядом, что стоявший рядом со мной Йонгден испугался.
— Мы отправимся в путь сегодня же, — сказал он, когда я вернулась в свою палатку. — Этот старый разбойник затаил на нас злобу за то, что мы слышали его признания. Он хотел бы взять свои слова обратно, но знает, что это невозможно, и потому нельзя предугадать, на что он пойдет, чтобы быть уверенным в нашем молчании.
Думаю, мой сын проявлял чрезмерную осторожность. Так или иначе, мы попрощались с хозяином, сославшись на то, что уже достаточно отдохнули и впереди нам предстоял долгий путь. Он не пытался нас удержать.
Укладывая продукты, которые принес мне один из обитателей фермы, я припомнила сцену из рассказа Гараба.
— Ваше имя не Анаг? — спросила я у этого человека, которого часто видела рядом с фермером.
— Да, — удивленно ответил он. — Меня зовут Анаг.
Значит, пожелание, которое друзья высказали в Сосалинге, сбылось: Гараб и Анаг снова встретились.
Я часто вспоминаю эту странную историю. Разбойник с большой дороги убил свою возлюбленную не из обычной ревности, а по куда менее банальной причине — сожалея о своем нравственном падении. Несравненно более интересными показались мне описанные им страшные колдуны и чужеземец с золотыми волосами, который не собирался возвращаться на родину, потому что его место было в Тибете. По словам Гараба, он был еще молод. Может быть, он по-прежнему живет в Стране снегов?.. Где?.. И зачем?..
Ривоцзе-Нга, август 1937 года.
60
Отшельник, господин отшельник… женщина (