- Помилосердствуйте! Стервознее бабы свет не видывал. Ихняя милость все войны исходил, лишь бы от жены подальше.
- Вот значит, как. Ладно, магия разберется.
Так случалось, что вмешиваясь в судьбы людей, магия разводила их по совершенно иным тропкам, нежели те, что они сами себе определили. Магия жила своими законами - ухватывала события, находившиеся за гранью обычного понимания, и вписывала их в полотно бытия сообразно собственному разумению. Оттого и вошло в привычку у магов говорить "магия разберется", когда дело окончательно запутывались. Подхватив за магами их любимое изречение, обыватели, как водится, ничего не поняли, но переделали его на доступный лад, придав правилу оттенок ругательства.
- Как вы изволили сказать, ваше мажество? Оно и верно, маг их разберет, дела баронские... А вот и карпик ваш поспел, горячий-душистый, жир так и каплет, так и сочится. Угощайтесь, ваше мажество.
И трактирщик оставил Вивиана наедине с печеной рыбиной, а когда вернулся, колдун уже ушел. На столе возле пустой тарелки лежал небольшой сверток, перемотанный шелковым шнуром.
- Ваше мажество, ваше мажество! - кинулся за дверь хозяин, но колдуна и след простыл. В воздухе растворился, не иначе.
- Маг их заберет, - пробормотал себе под нос трактирщик и отправил сынка в баронский замок. Мы люди честные, нам чужого не нужно, а уж тем паче, имущества заговоренного, от которого только и могут беды разные приключаться. Недаром сказки о глупцах начинаются словами: подобрал селянин на дороге монету, да на беду свою не знал он, что монета та выпала из мажьего кошелька.
От жениха на добрый десяток шагов разило перегаром. Къертара порядком шатало, пока поддерживаемый заботливой рукой невесты он шел широким проходом к алтарю. Иная бы давно сбежала, но Лия была пьяна не меньше Кьертара, только не вином, а сбывшимся счастьем. Свершилось, свершилось! Не обманул волшебник!
Счастливые глаза невесты отображали баронского сына кривым зеркалом: обрюзглось в нем виделась мощью, заносчивость становилась благородством, подхалимство и лицемерие почитались за вежливость. Всякий жених непременно должен быть хорош собой, и этот, значит, тоже был, даром, что не просыхал последнюю неделю и вряд ли соображал, куда его ведут. Но ведь любовь, она творит чудеса.
Народу на свадьбу собралось немного. Пришли родные Лии - папаша, вон, зорко поглядывает на Къерта, братья с ноги на ногу переминаются. Рядом стоит мать с меньшой сестренкой на руках, в яркую стайку сбились подруги. Прочие деревенские стояли ближе к дверям, еще не решив, что для них важнее - то ли потешить любопытство, то ли избежать господского гнева, коли до барона дойдут слухи о бракосочетаньи.
Церковные своды заполняли торжественные звуки органа. Инструмент порядком фальшивил, и может статься, именно от этого музыка отдавалась на лице жениха глубочайшей мукой - думаете, если баронет, то уже и в тональностях не разбирается?! Запах ладана и воска вызывал дурноту. В дрожащем мареве свечей фигуры гостей расплывались и кружились, кружились, кружились дьявольским хороводом. Отчего святой отец медлит их остановить? Разве уместно плясать в церкви?
Лия крепче сжала руку и Къертара и тревожно глянула на него - выдюжит ли?
- Кажется, я говорил, что никакой свадьбы не будет?!
У дверей стремительно разрасталась суета. Барон, особо не церемонясь, освобождал себе дорогу кулаками, а где не хватило, добавлял окованные железом крепкие сапоги. И что там болтали завистники о надвигающейся дряхлости?
- Сын мой, негоже повышать голос во храме, - попытался вступиться священник. - Негоже входить в дом Создателя с ненавистью в сердце. Негоже...
- Ма-алчать! - рявкнул Леонид, и эхо его голоса громовым раскатом прокатилось под высоким сводом.
Кьертар дернулся и, не сумев вырваться из цепких рук невесты, тихонько заскулил. Купец подсчитывал в уме разницу между дочкиной честью и гневом сеньора. Хоть так, хоть этак, а гнев выходил тяжелее: одно дело пьяного баронета за шкирняк таскать, и совсем другое - Леониду перечить. Косясь на папашу, не торопились вмешаться и братья. Испуганно притихли шушукавшиеся подружки, и даже младенец на руках купчихи перестал пищать. Только церковный служка - худенький, сморщенный, будто печеное яблоко, продолжал нажимать на педали органа. Всю жизнь отдавший колоколам да этому органу, служка давным-давно оглох на оба уха, и никаким приказам было не под силу вернуть ему утраченное.
Лия с невесть откуда взявшейся яростью набросилась на барона - так чудно это было, будто телушка неожиданно обернулась волчицей.
- Постыдились бы, ваша милость, святой обряд прерывать.