— Не уверен, — помотал головой Пурлиев, — вы мне больше не нужны.
— Зато вы мне, кажется, становитесь интересны, — бросил Дронго, выходя с Эдгаром из комнаты.
— Что ты думаешь об этом убийстве? — поинтересовался Вейдеманис.
— Лучше не спрашивай, — признался эксперт, — иначе я буду чувствовать себя болваном. А мне этого очень не хочется. Обидно, когда тебя считают болваном.
— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — мрачно сказал Эдгар, — но будет лучше, если мы поговорим обо всем дома.
Они сели в машину. Никто не мог даже предположить, что сегодня до вечера произойдет еще одно трагическое происшествие, которое перевернет все их возможные предположения и сделает ситуацию абсолютно непредсказуемой.
Глава 4
Уже приехав домой, Дронго и Вейдеманис прошли на кухню, устраиваясь за кухонным столом.
— Отвратительный тип, — убежденно произнес Эдгар, — мне было противно даже находиться в его доме.
— Это целая каста людей, которые выросли на обломках Союза, — сказал Дронго. — В каждой стране появились такие пронырливые Пурлиевы, которые, пользуясь моментом и ситуацией, смогли составить себе состояния, усаживаясь на нефтяные или газовые трубы, возглавляя таможни или налоговые ведомства, участвуя в залоговых аукционах, получая по дешевке заводы, фабрики, нефтяные вышки, шахты, леса и поля. Это был их бизнес и их возможность нажиться, которую они использовали в полной мере.
— Миссия общественного обличителя тебе не подходит, — заметил Вейдеманис.
— Не подходит, — согласился Дронго, — только когда я вижу эти рожи откормленных воров и казнокрадов, то вспоминаю своего отца, своего дедушку и свою бабушку. Два старших брата моего отца погибли на фронтах Великой Отечественной. За страну, которую развалили и ограбили все эти Пурлиевы. Отец рассказывал мне, что похоронку на среднего принесли самой бабушке, а вот похоронку на старшего дед спрятал. Он плакал по ночам, но не показывал ее жене, чтобы не огорчать. А она продолжала писать письма своему старшему сыну, которого уже не было в живых. Дед отбирал эти письма, якобы для того, чтобы отправить их сыну. Перечитывал их и снова плакал. Много лет спустя он рассказал об этом моему отцу, которому было только восемнадцать лет и он тоже участвовал в этой проклятой войне. И только после Победы дедушка признался бабушке, что она потеряла и второго сына. Отец говорил, что несколько лет она была словно не в себе, все время разговаривая со своими погибшими детьми. И вот теперь получается, что они погибли за этих вурдалаков. За эти свиные рожи, которые растащили страну на куски, чтобы воровать и грабить собственные народы. Не могу успокоиться. Понимаю, что глупо. Понимаю, что прошло много лет, но развал страны все равно не могу простить. Ладно, давай не будем больше об этом. Иначе я заведусь и меня невозможно будет остановить. Лучше вернемся к сегодняшнему убийству.
— Ты уверен, что это было убийство?
— Абсолютно. Следователь Мельников так ничего и не понял. Он все еще полагает, что Бахром мог отравиться, выпив некачественный алкоголь. У погибшего на шее висел Коран. Вряд ли мусульманин будет по утрам пить некачественную водку. Уже это выглядит неправдоподобно. Теперь по порядку. Пурлиев звонил нам два месяца, упрямо настаивая на встрече. Два месяца — слишком долгий срок, за это время он мог найти несколько крупных частных детективных агентств. Но он упрямо настаивал на нашей встрече, а потом несколько раз подчеркнул, что меня хорошо знают в правоохранительных службах Москвы. Оговорка по Фрейду. Ему нужен был именно такой человек, который сможет его прикрыть в случае необходимости. Гарантировать его алиби. Поэтому он не просто хотел с нами встретиться, а настаивал на нашей встрече именно в Жуковке.
— Согласен, — кивнул Вейдеманис, — меня тоже насторожила его настойчивость.
— Утром мы приезжаем туда, заранее договорившись о встрече, — продолжал Дронго, — и именно тогда выясняется, что в доме нет ни жены, ни дочери, которых он отправил к соседям. Хотя мы договаривались заранее и он знал, что мы собираемся беседовать с его супругой, но он нарочно отослал их к соседям. Он сказал нам, что у Колосковых ощенилась собака, поэтому члены его семьи отправились туда. А его жена в разговоре с нами сказала, что не ожидала от мужа такого подарка. Значит, он сознательно отправил жену и дочку, чтобы их не было в доме. И насчет Бахрома он нам соврал, сказал, что садовник работает у них несколько лет.
— Да, я помню его слова.
— А его кухарка Полина Яковлевна обмолвилась, что погибший работал только семь месяцев, — напомнил Дронго. — Несколько лет и семь месяцев — разница более чем большая. Он сознательно нас обманывал, чтобы не вызывать подозрения. Я уверен, что именно он подмешал яд в бутылку своего садовника. Ведь только близкие люди, проживающие в доме, могли знать о его болезни, о том, что он пьет газированную минеральную воду, оставляя ее с утра открытой, чтобы она немного выдохлась. Этим и воспользовался Пурлиев. Он все рассчитал по минутам. Смотрел на часы, ожидая, когда наконец появится садовник. У него было бы абсолютное алиби, так как мы сидели вместе с ним и могли это подтвердить. Ну и, наконец, самое невероятное, что даже после смерти садовника он не поинтересовался, где именно находится его дочь. Если бы он действительно боялся мести со стороны неизвестных лиц, то его первой и спонтанной реакцией должен был быть звонок дочери. Но он ей не звонил. Наоборот. Ему кто-то все время звонил, а он не хотел разговаривать в нашем присутствии и отключил телефон.
— Все это только косвенные доказательства, — заметил Вейдеманис. — Но зачем ему травить собственного садовника?
— Согласен, — кивнул Дронго, — и поэтому я ничего не сказал следователю. У меня нет конкретных доказательств вины Пурлиева. Главное — понять мотивы его чудовищного поступка. Зачем он это сделал? Чем ему мешал садовник? И почему он готовил это преступление так долго и тщательно, ведь он мог отравить его в любой день, и никто бы даже не поинтересовался, куда пропал Бахром. Но он ждал именно нас, чтобы иметь алиби. И я хочу понять — зачем ему понадобилось это убийство, что стоит за этим. Ведь он дал нам список машин, которые якобы за ними следили. А если действительно следили? Или он хочет поднять свой престиж в глазах оппозиции и показать всем, как его преследует нынешний туркменский режим? Но это слишком большое допущение. Тогда в чем дело? Почему он пошел на убийство? Я не знаю ответа на этот вопрос, поэтому и нервничаю. Конечно, я понимаю, что он хотел использовать нас в качестве болванов, сделав свидетелями своего алиби, чтобы избежать обвинений в убийстве. Но для чего? Просто так на убийство не идет даже такой законченный вор, как Пурлиев. Тогда в чем была его выгода? Его мотивы? Я не знаю ответов на эти вопросы. Но очень хочу знать. Кстати, он отказался с нами работать сразу после убийства садовника. Что, в общем, понятно.
— Судя по разговору с женой, у них достаточно натянутые отношения.
— Да. И он явно не ожидал, что она так быстро вернется. Конечно, он ей не звонил и еще раз обманывал нас, когда говорил, что разговаривал с супругой. А она сказала, что перезвонила Бахрому и он сообщил ей о гостях. Еще одна очевидная ложь Пурлиева. И его явное нежелание знакомить нас с членами своей семьи.
— Что думаешь делать?
— Проверить номера машин, которые он мне дал. И проследить за Пурлиевым. Он не совсем обычный вор. Убийство Бахрома было спланировано достаточно продуманно. Он убийца и очень опасен для окружающих. Ему кажется, что он сумел нас обмануть, но моя задача доказать ему, что это не так.
— Нужно будет еще раз поговорить с его женой, — заметил Вейдеманис, — мне тоже показалось, что у них достаточно натянутые отношения.
— Пробей номера через наших знакомых, — попросил Дронго, протягивая список с номерами машин.
— В Госавтоинспекции будут недовольны, — сказал Вейдеманис, — наши знакомые уже несколько раз предупреждали, что не будут нам помогать.
— Опять хотят, чтобы мы им платили? — понял Дронго.