Пять дней она не ела, не спала, готовила своё колдовство — самый «страшный тёмный» ритуал из всех, что знала. А знала женщина много «разного колдовства», ей «было из чего выбирать». Раньше она и «подумать не могла», что те знания её «пригодятся». Но гибель любимого «не оставило в её груди места для жалости». Менестрель долго описывал, как женщина рисовала своей кровью «таинственные знаки», жгла «крысиные хвосты и головы змей», молилась «злым древним богам». Те боги «услышали её плач», «приняли её дары» и «пообещали помощь».
Колдунья завершила приготовления к мести. Но прежде чем «выпустить колдовство», она вспомнила «о своей загубленной любви». Женщина решилась посетить храм всех богов, чтобы попросить богиню Сионору проявить милость к Зверю в его посмертии. Колдунья «острым ножом» отрезала свои «прекрасные чёрные» волосы, бросила их на алтарный камень богини любви. Упала перед статуей богини на колени и воскликнула: «Обрати на меня свой взор, милостивая Госпожа!»
«Не оставь без внимания мою боль и страдания, мои унижения и слёзы! — продолжал повторять слова Колдуньи менестрель. — Прислушайся к бушующей в моей груди ненависти и ярости! Мы любим тебя, милостивая Госпожа. Так же, как ты любишь нас. Я знаю, ты любила его, милостивая Госпожа. Спасибо, что позволила мне быть рядом с ним. Я… всё же была счастливой. И любимой. Ритуал уже завершён. Остановить его не смогут. Жизни всех этих никчёмных людишек, что так радовались его смерти, я бросаю на твой алтарь, Сионора!»
Я слушал певца, но слышал другой голос.
«Весь этот праздник будет в твою честь, милостивая Госпожа, — говорила в моих воспоминаниях Тилья. — И в память о нём. Прислушайся к моим словам. Куда бы ни попал Линур после смерти — в свой Лес, в чертоги богов или в пламя инферно — я хочу отправиться туда же. Пожалуйста, милостивая Госпожа! И даже если там мы не сможем быть вместе, даже если нам уготованы разные посмертия… Пусть хоть на мгновение я окажусь рядом с ним, увижу его снова! Это всё о чём я молю тебя, милостивая Госпожа».
«…Это всё о чём я молю тебя, милостивая Госпожа, — повторил менестрель. — А всё остальное — мою месть — я совершу сама!»
Певец рассказал, как Колдунья «в последний раз улыбнулась, вспомнив любимого». И «решительно» вонзила «острый» нож себе в сердце: именно так следовало завершить начатый ею пять дней назад ритуал. Женщина умирала «с улыбкой на устах». Вспоминала Зверя. Наблюдала за тем, как в имперскую столицу, призванная колдовством, «хлынула армия ужасных существ»: «злые древние боги» исполнили просьбу Колдуньи. Слушала вопли «избалованных и развращённых» горожан.
Жители имперской столицы «поплатились» за казнь Зверя своими жизнями. Но не только за неё — ещё за то, что позабыли, «что такое любовь». Они погибали в мучениях. И теперь уже их предсмертные крики вызывали «довольную» улыбку — на лице умирающей Колдуньи. Мстившая за возлюбленного женщина без сожаления рассталась с жизнью вслед за любимым. Но не потому, что не хотела жить. А потому что без любимого жизнь для неё не имела смысла и ценности — женщина, не раздумывая, променяла её на месть.
На этом история Зверя и Колдуньи не завершилась. Как и песня. Менестрель поправил шляпу, погладил струны кантолы. Добавил в мелодию жизнерадостные нотки. Обвёл взглядом притихших слушателей. Поведал о том, что богиня любви Сионора «приняла подношения» и откликнулась на последнюю просьбу «несчастной влюблённой». «Милостивая Госпожа» не оставила Колдунью «своей милостью», впустила мстительницу в «свои чертоги». Где её дожидался Зверь. Любящие сердца, наконец, «смогли быть вместе — навечно».
«Потому что богиня Сионора любит нас, — пропел менестрель. — Так же, как и мы любим её».
Певец умолк — стихли звуки музыки. Окружившая менестреля публика тоже молчала, всё ещё пребывая под впечатлением от его баллады. Смех и голоса раздавались лишь позади нас, где развлекали друг друга гости императора. «Это всё о чём я молю тебя, милостивая Госпожа», — продолжал шептать в моей голове голос Тильи. Я заметил, что по моим щекам текут слёзы. Впрочем, слёзы были не только на моём лице. Шмыгали носами сиеры. Глаза их спутников влажно блестели.
Я увидел, как князь Лерницкий похлопал менестреля по плечу, вручил ему туго набитый кошель. Певец поклонился князю: «свободный благодарит знатного сиера» — согласно этикету. Ожили и прочие слушатели — зашумели, делясь впечатлениями. К ногам музыканта полетели монеты: всё больше серебро, но сверкнуло и золото. Слуги помогали менестрелю собирать деньги. Я пошарил рукой у пояса, но вспомнил, что не взял с собой на приём кошелёк: не предполагал, что тот мне здесь понадобится.