Берит отодвинул комод, за ним увидел нишу со свернутым кольцами куском толстенького шпагата. Он уже и забыл, когда и где его стырил, теперь, когда у него одна рука болела, веревка эта была кстати. Он вытащил ее, отрезал маленьким портновским ножом, который нашел перед Гонорией, два куска локтей по пять длиной, связал, чтобы получились две петли. Сказал неопределенно:
– Это – чтобы отдохнуть, если не найду хорошего уступа. А то рука левая почти не сгибается в локте, и плечо ноет.
– Может, еще фонарь нужен? – спросила вдруг Гонория.
– Нет, если понадобится, я там факел отыщу.
И Берит по прозвищу Гиена окончательно пошел заниматься своим делом.
5
Он стоял перед воротами в храм Метли и смотрел на факелы, которые этой ночью, сухой и на редкость ветреной, выбрасывали в воздух свое пламя, яркое, неровное. Стоял почти на том же месте, на котором произошла драка с тремя деревенскими дурачками, и успокаивался. Как ему начинало казаться, у него даже ребра переставали болеть, даже плечо отпустило. Он снова вникал в здание перед собой, согласовывался с ним, проникал в его архитектуру, в его характер, в строение коридоров, стен, контрфорсов, помещений, и даже еще точнее – в передвижения охранников по стенам и внутри зданий, в свет факелов, который изнутри, через редкие и узкие окна, похожие на бойницы, пробивался наружу…
Где-то мелькнула тень, едва заметным затемнением этого света, еще где-то раздался невнятный звук, то ли бравые охранники затеяли перепалку, а может, просто заспорили о чем-то своем, или монахи дружно и стройно начали молиться, выпевая Метле псалмы, или служки убирались после долгого дня и торговались, кому что делать… Гиене было знать важно, но не слишком. Он и так уже знал, как будет двигаться и куда направится.
Обошел стену, со стороны бухты, невидимо плещущейся за домами, тут было чуть-чуть светлее, все же море еще подсвечивало, хотя это могли различить только его глаза, охранники храма этого наверняка не замечали. Потом присмотрелся к горгульям, они ему не нравились, были слишком выразительными. Он снова, уже в который раз, подумал, может, и стражники не понадобятся, схарчат чудища эти неловкого воришку и не подавятся, лишь поутру под стенами его косточки обглоданные найдут и даже убирать не станут, городские собаки растащат, чтобы в своих укромных углах догрызть.
Какой-то храмовник наверху неуклюже загремел доспехами и коротким копьем проскреб по камням, а может, так-то он боролся со скукой, ленью и собственными мечтами, хотя, с другой стороны, какие мечты у охранника?.. Пиво он и так каждый вечер получает, жратвы ему, по всему, тоже хватало, и даже форму выдают, почитай, дважды в году, а о прочем он и догадаться не умел… Все это было теперь глупо и неправильно со стороны Берита, теперь следовало действовать. И не терять концентрацию.
Как бесшумная тень, почти незаметная в общей темноте, Берит выскочил из щели между домами и оказался под стеной. Отсюда она казалось непомерно высокой и слишком уж гладкой, чтобы по ней можно было взбираться. Но он знал это чувство, его можно было перебороть. Он пополз, вжимаясь в камни, прилипая к ним, как большая, не очень шустрая муха. Щели в кладке от выветренного и вымытого дождями раствора позволяли воткнуть пальцы, хотя бы самыми кончиками, и даже носки мягких сапожек, а впрочем… Зря он их не снял, повесил бы за плечо, тогда бы взбирался на когтях, когти-то у него на ногах были – загляденье, твердые, длинные, ими удавалось почти на любой стене найти опору… Да, зря не разулся, но теперь сожалеть было поздновато.
Берит посмотрел вниз, он добрался уже до середины стены и был локтях в восьми над землей. Горгульи нависали над ним еще ближе. И отбитое плечо вдруг запульсировало такой болью, что Гиена зажмурился, собираясь с силами, чтобы дальше карабкаться. Пополз, и вдруг морда горгульи оказалась совсем рядом – большая, каменная, с ужасающе и чрезмерно натуралистично разинутой пастью, а ее голову прорезали глубокие и частые канавки, обозначающие, по мнению скульптора, то ли волосы, то ли складки кожи. За них удалось зацепиться, и морда, кстати, не ожила, не вцепилась в него… Обычным украшением эта морда оказалась, всего лишь.