– Разговор не получился, – резковато отозвался рыцарь.
Поправил меч на поясе, смахнул с волос дождь, который тут, на относительно открытом месте, полил гуще.
Возница стал спускаться с козел, одергивая свой плотный балахон. Рыцарь сказал ему:
– Ты не очень-то тут располагайся, может, мы скоро опять тронемся.
Франкенштейн даже не повернул голову и стал все же охаживать коней, позыркав глазами, которые, должно быть, видели все и в темноте, как при белом дне, чтобы отыскать конюшню. Разговаривать с ним было бесполезно. Тальда и не думал подойти к коням, он лишь разглядывал вывеску таверны, и двери, и окошки, за которыми как-то медленно, чрезмерно мирно разливался свет небольших, внутренних факелов или больших лучин.
– Чего ворота не закрыты? – спросил он. – Раньше-то были заперты…
– Меня, должно, поджидали, – ответил егерь и невпопад поклонился еще разок. – Меня-то, значица, ждали, хочут узнать, каково все было-то.
– Ладно, – сказал рыцарь, – пошли, егерь, поедим да об ночлеге договоримся. Тебя тоже за твою заботу угощу.
– Ох, и угости, господчик, и расскажи, как в замке ентом вышло?
Не трус, решил рыцарь, не боится, что я его сразу за… услугу предательскую казнить стану. А пуще всего, кажется, любопытство его дразнит. Хочет он, хочет узнать, как все прошло, и почему мы живы, и что с этими… уродами замковыми произошло.
Они вошли в зал, тут было уже пусто. Подчиняясь незаметному ни для рыцаря, ни для Тальды взгляду егеря, тавернщик в рубахе, под которой топорщилась шерсть, принялся выставлять на столе кувшины местного кисловатого пива, кувшин поменьше с вином, хлеб и большую миску не слишком аппетитно приготовленного мяса. И что это за мясо такое, с внезапной злостью подумал Оле-Лех, может, собачатина?
Устраиваясь за столом, он потребовал себе сначала умывальную миску, чтобы обмакнуть руки, и лишь потом спросил, что за жаркое им подали.
– Тык, это… это ж вепрь, – пробасил тавернщик, кивнув на егеря. – Он и принес, незадолго как стемнело, и потому теперь гуляет тута, не иначе, считает, я ему еще должен буду.
– И будешь, – азартно выкрикнул егерь. Он сидел за другим, соседним столом и ждал, по крестьянской привычке к терпеливости, когда господа насытятся, чтобы все же порасспрашивать их. – Мне энтот вепрь трудово дался, я его и ножом рубил, и дрекольем… Не-э, сначала все ж дрекольем, лишь после ножом.
И умолк вдруг, потому что Тальда так спокойно и трезво посмотрел на него, что больше он ни слова не произнес. Может, стал соображать получше и что-то вроде понимания забрезжило у него в сознании?
Насытившись, Оле-Лех откинулся на стенку, у которой стояла лавка, лениво поковырял ножом в зубах, все ж вепрятина, если тавернщик не соврал, была жилистой и плотной, жевать ее оказалось непросто. Лениво спросил:
– Семья-то есть у тебя, хозяин?
– Нетути никого, бла-ародный. Един, как перст, даже трудноватенько приходится… Думал я бабу завести, штоб на кухне кухарила, да оне все бестолковы. Вот и живу, как самому ндравица.
– А что же у тебя более никого нет из гостей? Когда мы в первый раз подъехали, у тебя шум стоял. Я даже решил, что тут немало народу собралось.
– То плотовики были, оне с лесорубами плоты туточки собирают, штоб вниз по реке, значит, плавить, – вмешался егерь. – Господчикам нашим-то с того главный прибыток идет, и сами плотогоны с рубаками монету имают…
– Разошлись уже, – буркнул волосатый хозяин заведения, – че им рассиживаться? Да и в непогоду немногие тока заходют, вишь ли, господчик, мы на отшибе стоим.
– Чтобы путников в замок провожать, не иначе? – спросил рыцарь, все так же с ленцой и ледяным спокойствием.
– А чего там было-то? – спросил егерь и даже подался вперед.
Тальда вскочил, у него уже сверкал в кулаке кинжал. Тавернщик все сообразил и кинулся назад, но не убегая, а чтобы выдернуть откуда-то из-под высокого стола, на котором стояли кувшины, кружки и стопа деревянных тарелок, видавшую виды дубинку, но не успел, конечно. Оле-Лех одним невероятным прыжком настиг его и рубанул мечом, который словно бы сам оказался у него в руках. Чудовищная рана пересекла всю спину тавернщика, от плеча почти до бедра. Небеленое полотно его рубахи окрасилось кровью, но он был все же здоровый очень, еще стоял, вытянув руку к дубине, которую так и не успел достать для удара или хотя бы для отмашки.
Егерь что-то невнятное замычал и попробовал добежать до дверей. Но удача была не на его стороне. Он споткнулся о какой-то табурет, который не увидел в полутьме, и растянулся на полу. Подняться уже не сумел, Тальда, прижав его коленом, наносил удар за ударом. Кровь егеря брызнула ему на лицо, залила грудь. При этом темнокожий орк что-то рычал, Оле-Лех прислушался.
– Будешь, пес поганый, людей предавать, будешь теперь знать…
Испуг перед метаморфами еще не до конца прошел у него, он мстил и за этот свой страх.
– Все, – приказал ему рыцарь, которому была неприятна эта почти истерика в своем оруженосце, – все, я сказал.
Тальда поднялся, потом наклонился и вытер кинжал о плащ егеря, не удержался и еще пнул мертвое тело сапогом.
– Ты вот что, Тальда, – продолжал распоряжаться рыцарь, – принеси воды, умойся и мне дай рожу сполоснуть.
Он умолк, чувствуя на себе чей-то прямой и тугой, как тетива хорошего лука, взгляд. Медленно, чтобы не пропустить возможную атаку, повернулся, но в дверях стоял их возница. Он смотрел на зал таверны с заметным интересом, и… с одобрением он смотрел.
Кивнул и, больше не обращая внимания ни на Оле-Леха, ни на Тальду, вошел, легко подкинул себе на плечо егеря, а потом захватил за ногу тавернщика и поволок их к выходу. За телом волосатого хозяина заведения оставалась кровавая дорожка, кровь же егеря капала франкенштейну на плащ. Рыцарь повернулся к оруженосцу:
– Чего это он?
– Сказал, что мы правильно решили его коней подкормить. В самый раз будет.
– Он что же, решил человечиной их кормить?
– А они, наверное, человечину пуще всего и любят, – отозвался Тальда, еще разок осмотрелся и пошел искать лохань воды на кухне.
Оле-Лех его подождал, почему-то разглядывая кровавую дорожку, которая осталась от тела зарубленного им тавернщика. И вдруг откуда-то издалека, может из кладовой, донесся крик Тальды:
– Господин, тут такое изобилие окороков всяких, и сухой рыбы, и муки… Да, еще вино есть, много вина. – Потом ненадолго повисло молчание, затем раздался еще один торжествующий вопль: – Ого, господин, тут бренди в бочонке, будет коням нашим пойло, как они любят. – Орк появился в дверях, ведущих на кухню, и что-то уже жевал. – Нам всего и не увезти, – сообщил он радостно.
– Воды, Тальда, – напомнил ему Оле-Лех.
– Ага, да… Сейчас, сахиб. – И он исчез в кухне снова, чтобы принести наконец воды.
Принес он целую лохань, да таких размеров, что и тройка коней могла бы из нее напиться. Поставил на один из столов в темном углу зала. Оле-Лех с удовольствием закатал рукава, опустил руки в воду и тогда только заметил, что на его коже была… Нет, царапиной это назвать было нельзя, это были два полукружия, глубоких и с заметными перерывами. Это был укус! Только не человеческий и не звериный, потому что у людей не бывает таких широких челюстей, а звери кусают, чтобы рвать мясо клыками. Здесь же было что-то иное, Тальда, стоя рядом, дрогнул и снова задышал так часто и громко, что рыцарь посмотрел на него с неодобрением.
– Господин, – сказал Тальда старательно ровным голосом, – ты уверен, что тебя в замке том не куснула эта, как ее… женщина, сестра чудовищ?
Дело-то было серьезней, чем казалось раньше.
– Нет, не уверен, кажется, я протянул к ней руку, когда она завизжала, или когда стала говорить что-то, чего я не понял. – И умолк, пробуя вспомнить, кто и где тогда сидел или стоял в замке, когда появился первый из братьев.
– Как же ты ничего не почувствовал? – спросил орк.