Я перевел взгляд на лицо Оликеи. Слова Фирады напоминали дождь, падающий на сухую землю. Они барабанили по моим чувствам и медленно сочились в мозг. Герниец во мне отчаянно пытался выбраться на поверхность, приказывая уделить внимание тому, что происходит вокруг. Оликея спасла меня. Я лежал там же, где рухнул, в лучах солнца. Когда ей пришлось выйти из леса, чтобы втащить меня под деревья, она сильно обгорела. Известно, что кожа спеков невероятно чувствительна к свету и жару. Она рисковала собой. Ради меня.
И она сомневалась, что я того стою. Герниец Невар был готов с этим смириться и отпустить ее без особых сожалений. Когда-то я верил, что Оликея искренне любит меня, и терзался виной, поскольку мои чувства не были столь глубоки. Обвинения Фирады в том, что та заботится обо мне лишь ради власти, представили происходящее совсем в ином свете. Я не призовой бычок, чтобы холить меня и выставлять на всеобщее обозрение, словно чью-то собственность. У меня еще осталась гордость.
Однако живущий во мне спек видел все иначе: великий не только нуждается в кормилице, он имеет на нее право. Я великий спеков, и клан Оликеи должен гордиться тем, что я решил поселиться с ним. Если Оликея решит, что не рада своим обязанностям, это будет не только угрозой моему благополучию, но и смертельным оскорблением. Во мне нарастал гнев, основанный на глубокой убежденности спека в том, что меня унизили. Разве я не великий? Разве я не отдал все, чем владел, чтобы стать сосудом для магии? Какое право она имеет скупиться на услуги, которые многие почли бы за честь?
Мое тело, от макушки до пяток, начало покалывать, как бывает с затекшей от неподвижности ногой или рукой. Откуда-то из глубин моего существа мальчик-солдат призвал силы и заставил меня сесть. Моя спекская часть, так долго подчинявшаяся гернийской, презрительно огляделась по сторонам. Затем, словно бы стягивая с себя пропотевшую рубашку, он освободился от меня. В этот миг, когда он нас разделил, я, герниец Невар, внезапно превратился в стороннего наблюдателя. Он посмотрел на свое истощенное тело, на пустые складки кожи там, где некогда хранились огромные запасы магии. Я чувствовал его недовольство мной. Невар растратил его богатства на временное решение, которое никого не спасет и ничего не изменит. Он приподнял сморщившуюся кожу у себя на животе и тут же со стоном отчаяния выпустил ее. Вся магия, украденная им у жителей равнин с Танцующего Веретена, и вся, которую он старательно копил с тех пор, пропала. Глупо растранжирена в бесполезном выплеске силы. Целое состояние отдано за безделушки. Он снова приподнял складки кожи и отпустил их. Его глаза налились слезами ярости, следом пришел румянец стыда. Он был полон магии, на вершине могущества — и бездумно все растратил. Он скрипнул зубами от позора и унижения. Он выглядел как голодающий, слабак, не способный позаботиться о себе, не говоря уже о том, чтобы защитить свой клан. Этот бездельник Невар ничего не знает ни о великих, ни о магии. Он даже не сумел выбрать хорошую кормилицу, а просто принял первую же женщину, предложившую себя на эту роль. По крайней мере, это можно быстро исправить. Он поднял глаза и сурово смерил взглядом Оликею.
— Ты мне не кормилица.
Оликея, Джодоли и Фирада удивленно уставились на него — так они могли бы смотреть на заговоривший камень. Оликея потрясенно приоткрыла рот, на ее лице одно выражение быстро сменяло другое. Обида, потрясение, сожаление и гнев боролись за власть над его чертами.
Как Невар, я наблюдал за разворачивающейся перед моими глазами драмой, будучи скорее зрителем, чем участником. Я слышал и видел, но не мог говорить и управлять телом, в котором находился. Я был осведомлен о его мыслях. Мог ли я на них влиять? Я не находил в себе даже желания попробовать. Возмущение моего спекского «я» тем, как напрасно я растратил нашу силу, лишало меня воли. Пусть сам разбирается с непомерными требованиями магии — и посмотрим, справится ли он лучше!
С мрачным удовлетворением я наблюдал за тем, как Оликея пытается совладать с собственным лицом, придать ему озабоченное, а не оскорбленное выражение. Этот человек еще никогда не разговаривал с ней в подобном тоне. Она злилась, но старалась, чтобы ее голос звучал спокойно.
— Но, мальчик-солдат, ты еще очень слаб. Тебе нужно…
— Мне нужна еда! — отрезал он. — А не бесполезная болтовня и скулеж. Еда. Настоящая кормилица сначала позаботилась бы о моих нуждах, а упреки и жалобы приберегла на потом.
Внутри моего изможденного тела я двигался, точно тень позади мальчика-солдата. Спекская сущность захлестнула меня своим видением мира. Я сдался и замер. Оликея искоса взглянула на сестру и Джодоли. Ей не нравилось, что ее унизили в их присутствии.
Она расправила плечи и предприняла новую попытку — с по-матерински заботливой настойчивостью:
— Ты голоден и слаб. Посмотри, до чего ты довел себя. Сейчас не время капризничать, мальчик-солдат. Прекрати говорить глупости и позволь мне позаботиться о тебе. Ты сейчас не в себе.
Я улыбнулся в полном единодушии с мальчиком-солдатом. Она и не представляла, насколько она нрава.
Неожиданно я уловил в воздухе слабый аромат чего-то жизненно необходимого, а он повернулся на запах, напрочь забыв об Оликее. Маленький обгоревший на солнце мальчик вернулся с полной корзиной ягод. Он спешил так, что пухлые щечки забавно вздрагивали.
— Я принес тебе ягоды! — крикнул он, подбегая.
Он встретился со мной взглядом и, вероятно, сообразил, что я еще не должен был прийти в себя. В детских глазах вспыхнул ужас от того, насколько исхудало мое тело, но тут же сменился сочувствием. Мальчик бросился ко мне с корзинкой.
— Съешь их! Быстрее!
В спешке он наклонил ее, и несколько ягод просыпались на мох, словно драгоценные камни.
— Неуклюжий мальчишка! Дай мне! Они же для великого, — прикрикнула на ребенка Оликея.
Малыш весь съежился и протянул корзинку ей. Когда Оликея протянула за ней руку, Джодоли отвернулся, а Фирада нахмурилась.
— Нет, — твердо вмешался мальчик-солдат.
— Но ты должен съесть их, мальчик-солдат. — Оликея мгновенно сменила предназначавшуюся ребенку суровость на льстивую вкрадчивость. — Они помогут тебе восстановить силы. И тогда мы сможем приступить к восполнению твоей магии. Но сначала ты должен съесть эти ягоды.
Запах, острый и искушающий, коснулся его ноздрей, и он содрогнулся от вожделения, но сцепил руки, чтобы не выхватить корзинку.
— Нет. Я ничего у тебя не возьму. Мальчик принес мне дар. Пусть сам его и преподнесет. Честь служить великому принадлежит ему.
Невар залился бы румянцем, произнося эти слова. Он никогда не требовал к себе подобного почтения. Но это был не Невар, даже если бы я думал о нем как обо «мне». Это был кто-то другой, а я оставался лишь его безмолвной тенью.
Оликея задохнулась от возмущения, прищурилась, и я предположил, что она собирается спорить, но вместо этого она резко встала, отвернулась и двинулась прочь. Джодоли и Фирада смотрели ей вслед, но мальчик не сводил глаз с меня. Трепеща от оказанной ему чести, он упал на колени, прижимая к груди корзинку, и пополз ко мне. С его приближением запах пищи становился все соблазнительнее. Мальчик-солдат не стал забирать у него корзинку, а погрузил в нее обе руки, зачерпнул ягод и набил ими рот. Вскоре она опустела. Мальчик-солдат удовлетворенно вздохнул, и малыш просиял счастливой улыбкой. Он взлетел на ноги, но вспомнил о присутствии лесного мага и опять рухнул на колени. Не вставая, он попятился и, лишь отдалившись, вскочил снова.