Слово «счастливы» она произнесла с особой многозначительностью, и сразу же, не дожидаясь ответа герцога, столь же неторопливо и грациозно удалилась по коридору. Герцог ничего не ответил и остался стоять на месте, но Сефайна расслышала проклятие, которое он послал вслед ее мачехе.
Они оба провожали Изабель взглядом, пока та не исчезла из вида, и только тогда Сефайна, которая боялась дышать, наконец, посмотрела на того, чьей женой была теперь.
В сумраке коридора он показался ей таким же высоким и страшным, как в часовне. Однако он не был ни стар, ни безобразен. Но она ощутила, что он в ярости, и что ярость эта распространяется и на нее.
Сефайна испытала тот же ужас, как когда-то в детстве в сильную грозу. Отец нашел ее на полу под кроваткой, где она скорчилась, зажимая уши. Он подхватил ее на руки, и она, всхлипывая, прижалась лицом к его плечу.
«Там… великан… людоед и он… хочет… меня… съесть».
Граф засмеялся.
«Нет, мое солнышко, – сказал он. – Тебя никто не съест. Это просто тучи, как озорные мальчишки, дерутся на небе».
«Я., боюсь», – всхлипывала Сефайна.
«Я тебя спасу, – сказал ее отец, – но ты моя дочь и поэтому должна быть смелой, как твои предки, которые из века в век доказывали свою доблесть».
Он ей уже много раз рассказывал о битвах, в которых отличались графы Седжуики. Она видела ордена, которыми их награждали, и знамена, которые они добыли в бою.
Эти ветхие знамена все еще висели над камином в холле.
«Они не прятались от грохота пушек, – продолжал ее отец, – вот и тебе должно быть стыдно, если ты прячешься от грома, верно?»
После этого разговора Сефайна всегда старалась быть смелой.
Но если ее отца не оказывалось рядом и ее некому было обнять, она натягивала на голову одеяло и забивалась под подушку.
«Я должна быть смелой!» – велела она себе и теперь.
– Идите за мной, – коротко сказал герцог и пошел по коридору, но медленно, словно боясь догнать Изабель.
Когда они вышли в холл, ее там уже не было.
Герцог свернул в другой коридор, в конце которого открыл дверь своего кабинета. Сефайна догадалась об этом, когда вошла, потому что на первый взгляд комната напоминала кабинет ее отца в Уик-Парке. Однако, осмотревшись, она обнаружила очень большое отличие.
У нее дома, где комнаты отделывались и обставлялись по указаниям ее матери, все было совершенством, так, по крайней мере, казалось ей. Если штора выцветала, ее немедленно заменяли. Чехлы на подушках и обивка мебели обновлялись каждые три-четыре года.
Здесь все было иным.
Формой кожаный диван и кресла напоминали гарнитур в кабинете графа, но кожа выцвела и потрескалась. Ковер совсем истерся, на потолке и стенах виднелись разводы сырости.
Герцог подошел к камину и стал спиной к нему.
– Садитесь! – Это прозвучало как приказ, а не как приглашение, и Сефайна быстро села на ближайший стул – высокий с прямой спинкой – и посмотрела на герцога.
С изумлением она увидела, что он не только не страдает физическими недостатками, но и очень красив.
Его широкие плечи и узкие бедра сказали ей о том, что он спортсмен.
Он тоже смотрел на нее и думал, что она совсем не то, чего он ожидал. Почему-то ему казалось, что молоденькая девушка, которую ему навязала Изабель, будет точной копией девиц, только начавших выезжать в свет.
Сколько их он уже видел! Слащаво-хорошенькие, белокурые, голубоглазые, не способные от застенчивости связать двух слов или то и дело хихикающие. Но перед собой он видел совсем иную девушку, не похожую ни на одну из тех, кого он знал. Ее никак нельзя было назвать хорошенькой, но ее лицо показалось ему смутно знакомым, хотя он и не понимал, почему.
Черты ее лица были почти классическими. Волосы не светлые, а особого оттенка, напомнившего ему пастель Микеланджело. Огромные глаза, обрамленные темными ресницами. Цвет этих глаз был, видимо, серым, но от испуга они приобрели фиалковый оттенок.
Она не шелохнулась, ничего не сказала, а только сидела очень прямо и смотрела на него.
Наступило молчание, которое, наконец, нарушил герцог:
– В подобных необычных, обстоятельствах и мне и вам трудно найти слова. Как знакомятся те, кто уже вступил в брак, но никогда прежде друг друга не видел?
Он пытался сохранить в этой унизительной ситуации хотя бы какую-то видимость достоинства.
– Я… очень… сожалею, – тихим голосом сказала Сефайна.
– Вы как будто просите извинения, но сожалеть вы можете только о своей судьбе, – ответил герцог. – Полагаю, то, что сейчас произошло, приводит вас в такой же ужас, как и меня.
– Как вы… могли… допустить… это? – спросила Сефайна.
– Допустить?! – воскликнул герцог, но, словно спохватившись, что тон его был слишком резким, мягко добавил: – Меня шантажом принудили дать согласие на требование вашей мачехи.
– Но… что… мы… можем… сделать? – сказала Сефайна еле слышно.
Герцог подумал, что она просто героически держит себя в руках, подавляя свой страх.
Он прошелся по комнате и снова, прежде чем ответить, встал перед камином.
– Откровенно говоря, сделать мы ничего не можем. Нам остается только смириться с положением вещей и попытаться, насколько это в человеческих силах, что-то наладить.
– Вы… хотите сказать, что… я должна оставаться… вашей женой?
– Мы обвенчаны, – ответил герцог, – и бессильны это изменить.
Сефайна прерывисто вздохнула.
– Маменька сказала мне, что… вам нужны… мои деньги. Но, может быть, она… не объяснила… вам, что… у меня… почти ничего нет, пока папа жив.
– Она мне сказала, – ответил герцог, – что у вас есть тридцать тысяч фунтов.
Ему стало очень неловко, что они обсуждают денежные дела сразу же после брачной церемонии. Но раз уж она коснулась этого предмета, то, конечно, имеет смысл узнать реальное положение дел.
– Мама оставила мне… тридцать тысяч… в своем завещании, но я получаю… только проценты… пока мне не исполнится двадцать пять лет.
Герцог недоуменно посмотрел на нее, но затем понял, что Изабель и тут его обманула, убеждая, что тридцати тысяч хватит на уплату самых неотложных его долгов. Что же, ему следовало предвидеть; она будет лгать, чтобы добиться своего.
И, значит, он остался в том же отчаянном положении, в каком находился вот уже два года. Словно прочитав его мысли, Сефайна сказала:
– Я… очень… сожалею. Пожалуй… лучше всего… сделать то, о чем я говорила с маменькой.
– Но что? – спросил герцог.
– Я хотела… вернуться… назад… во Флоренцию и… стать монахиней.
– И что ответила, ваша мачеха? – осведомился герцог.
– Она сказала, что… когда папа… узнает… он не… позволит, и мне… пришлось… выйти за вас.
– А вы сказали ей, что не хотите выходить за незнакомого человека?
Сефайна не ответила, и он добавил:
– Может быть, вы подумали, что стать герцогиней не так уж плохо.
В его голосе слышался сарказм, и Сефайна ответила:
– Разумеется, я не хотела… выходить за вас! Мне кажется… это очень дурно… быть мужем и женой… если мы… ненавидим… друг друга!
Она горько вздохнула и продолжала:
– Я хотела… так хотела… сказать «ни за что», но маменька… пригрозила мне… если я ослушаюсь, и… это было… ужасно.
– Но чем она пригрозила? – спросил герцог.
Ему показалось, что Сефайна решила не отвечать, но она сказала:
– Она обещала… если я откажусь… во время обряда… приказать слугам… держать меня, пока я… не дам… согласия. А если бы я… не согласилась… поехать сюда, она бы… отвезла меня в… приют для умалишенных… и объявила бы… сумасшедшей.
– Будь она проклята! – вскричал герцог. – Как она могла придумать такой дьявольский план? И мы вынуждены были уступить!
– Я… боялась, – добавила Сефайна, – что, если она… поместит меня в приют, никто не будет знать, где я и мне придется остаться там… до самой смерти!