Все мысли вспыхнули, словно сухая береста, когда губы Ханны опустились на губы Ивара. Ее глаза были так же зажмурены, как и у него в первый раз, но она явно не хотела отстраняться. Скорее, наоборот — прижалась всем телом к Ивару, растапливая своим внутренним летом его зиму. И Бескостный подался навстречу, сжимая ладони в кулаки. Тонкая боль, что соединяла его с реальностью, была необходима, ведь Ивар тонул в этой близости. Верить он не привык, но как можно оставаться отрешенным еретиком, когда боги буквально целовали в макушку.
— Позволь мне, — мягко произнесла Ханна, чуть отстранившись, и потянулась к плетению на тунике Ивара, но он перехватил ее руки, — не бойся меня, конунг моего сердца.
Бескостный вздрогнул, словно ледяной ветер пробрался под кожу и принялся поедать кости. Только сейчас все ледники в душе безбожно таяли под натиском восходящего солнца. Ханна выжигала собой страхи Ивара, глушила боль. Глаза запекло, все вокруг начало погружаться в туман, как в тех историях, что рассказывала Аслауг, где сквозь пелену, препятствия герой находил свою суженую. В груди жгло. Жгло настолько, что было невыносимо.
— Ты ведь из жалости, да? — вырвалось хрипло, с надрывом. Кто мог принять калеку? Ивар только научился жить с мыслью, что являлся обузой для всех, а сейчас… В голове взрывались мысли, переплетались с сомнениями в ужасной схватке.
— Глупый, — произнесла Ханна, едва отстранившись, чтобы стянуть с себя платье. От вспыхнувшего пожара в округлившихся глазах Ивара и глубокого вздоха она рассмеялась и села еще ближе, словно от каждого сантиметра между ними зависела судьба всего мира. — Из жалости не может так в груди стучать. — Ханна осторожно подцепила ладонь Ивара и прижала к месту, где билось сердце. Оно тут же участило ритм — поняло, для кого существовало все это время. — Разве я похожа на ту, что из жалости готова с мужчиной постель делить?
— Но я… — Бескостный ощутил, как вспыхнуло его лицо. Ни одна мазь, ни один отвар, ни один обряд не могли бы унять то бушующее чувство, что зародилось в Иваре. Больно? Очень. Хотелось больше? О, да. — Я не могу быть с девушкой. Когда Маргрэт…
— Мой конунг, — медом разлился голос Ханны, от которого точно нельзя было спрятаться, даже если бы захотеть, — я не Маргрэт. Я — Ханна. Дочь Эрика Северянина. Девушка, которую ты спас, Ивар Бескостный. — Ивар непроизвольно опустил ладонь к вздымающейся груди Ханны — горячая, нежная и белая, как молоко. — Моя жизнь отныне твоя. Моя любовь — твоя. Я — твоя, Ивар Бескостный. И только ты вправе прогнать меня. Только ты вправе вырвать меня из своей памяти. Но я… — Ивар заметил, всмотревшись в лицо Ханны, на котором словно плясали тени богов, что страх промелькнул в ее глазах. Неужели правда боялась, что он…
— Никогда. — Пересохшие губы едва слышно произнесли одно-единственное слово, ставшее таким важным для обоих.
Ханна, коротко усмехнувшись, прикрыла ладошкой рот. Быстро поднявшись, она перебралась на кровать и протянула Ивару руку, приглашая. От такого действия горло Бескостного пересохло, будто жажда терзала его ни один год. Впрочем, так и было. Он жил с острым желанием быть любимым. Чтоб она отличалась от материнской, которая периодически казалась удушающей. Ивар хотел так, как у братьев — по-взрослому. И уже успел смириться, что ни одна женщина не готова полюбить такого озлобленного на жизнь и людей калеку. Но Ханна… Она точно стала его личной богиней, которой хотелось постоянно молиться. И Ивар молился. Не переставая. Молился, когда, зажмурившись, сглатывал соль, сдерживая эмоции, пробуя на вкус сладкую кожу Ханны. Он был для нее конунгом. Звучало пленительно, хоть и в какой-то мере насмешливо. Ну и пусть. Пусть не быть ему конунгом Каттегата, но звание конунга сердца самой прекрасной девушки будоражило Ивара ничуть не меньше.
Страх перемешался с интересом, любопытством и пылающим желанием, зародившимся в области сердца и спускающимся все ниже — настоящим клубком огня. Этот огонь был беспощадным, но нежным. Он уничтожал на своем пути все, из чего состоял Ивар: боль, ненависть, страх, волнения, неуверенность. Странная возникшая пустота поразила Бескостного. Но только на короткое мгновение. Все его сознание тут же погрузилось в ласковый медовый аромат с тонкой горчинкой.
— Ты все можешь, любовь моя, — пропела Ханна, устроив свои крепкие ноги по обе стороны от бедер Ивара. Ее обнаженная кожа словно сияла в дрожащем свете лучины, и Бескостный сглотнул, потянувшись было к аккуратной женской груди, но Ханна успела отстраниться. Ее пальцы хоть и дрожали, но весьма ловко справились со штанами Ивара. Он только успел зажмуриться и вобрать в себя воздух. Эта невероятная девушка, свалившаяся на него настоящим подарком богов, туманила разум не хуже известных Бескостному трав. Что она сделала? Как?
— Ханна, — выдохнул Ивар, когда ощущение единства накрыло его с головой. Он жадно хлебнул воздух, ставший в одну секунду плотным и тягучим, наравне со странными ощущениями внизу живота. Ханна запрокинула голову, поднимаясь и опускаясь на Иваре, вбирая его в себя, отчего он мог видеть, как маленькие капли тонкой дорожкой медленно продвигались от висков по изящной шее к ключицам. Подавшись вперед, Ивар поморщился, успев обозлиться на пронзившую ноги боль, но едва его губы коснулись соленой кожи Ханны, как все неудобство исчезло. Все ее тело хотелось покрывать поцелуями благодарности, счастья. Но долго в такой позе Ивар не мог находиться, поэтому вынужденно опустился вновь на спину, продолжая впиваться пальцами в бедра Ханны, словно боясь, что она могла исчезнуть.
Горячая. Уверенная. Гладкая. Невозможная, Ханна словно перенесла Ивара в Фолькванг — чертоги самой Фрейи. Теперь уж Бескостный мог насладиться телом Ханны, изучая пальцами каждый участок. Время остановилось самым искусным образом, оставив Ханну и Ивара друг для друга. Их пусть и не совсем умелые движения приносили им то самое счастье, когда человек понимает, что не одинок на этом свете. Вот и Бескостный понял, что его личный мир расширился, приняв в свое странное и игольчатое царство редкий цветок — Ханну, дочь Эрика.
Пучки трав покачивались под потолком, развешенные Ханной. Ивар наблюдал за ними, зарываясь пальцами в мягкие влажные светлые волосы. Размеренное посапывание возлюбленной неторопливо погружало Бескостного в сон. Такое непривычное, но приятное ощущение спокойствия пригрелось в груди и теперь казалось неотделимым. И даже если Ханна сбежит утром, Ивар все равно остался бы с этим теплом. Тонкие нити двух Норн сплели судьбы Ивара и Ханны навсегда. Или же они уже были сплетены…
— Откуда ты такая? — произнес Бескостный, не ожидая ответа. Для него всего было предельно ясно: дар богов, который по нелепой случайности попал в руки Ивара. Он зажмурился, сдержав теплые слезы, и в следующий миг лицо разгладилось. Ивар не помнил, ощущал ли он хоть единожды такое умиротворение. До последнего не верилось в произошедшее, но ведь вот они — под плотными шкурами, совершенно нагие, утомленные и счастливые в объятиях друг друга.
— Из ниоткуда, любовь моя, — Ханна прижалась сильнее к Ивару, словно все еще пыталась передать свое тепло, — я всегда была для тебя. Боги вели меня. Я уверена в этом. Они хранили меня всю жизнь. Сперва я считала, что они отвернулись от меня, но сейчас… — Дыхание Ханны приостановилось, словно и сердце ее замолчало, и как только Ивар накрыл своей ладонью ее голову, Ханна вздрогнула и ожила. — Когда на нашу деревню напали, я успела скрыться в лесу, но…
— Ты можешь не говорить об этом, храбрая Ханна, если это причиняет тебе боль, — мягко произнес Ивар и только усилил объятия. Накрыл получше шкурами, пытаясь так нелепо, интуитивно, но спрятать и скрыть свое сокровище от всего мира, от всех бед.
— Ты должен знать. — Ханна рвано вздохнула, но продолжила: — Мужчина настиг меня у кромки леса и успел ранить, когда я отбивалась. Если бы не стрела кого-то из нашей деревни, разившая напавшего, я бы не добралась до тебя. Не встретила бы свою любовь. — Она подняла голову, и Ивар заметил дрожащее мерцание в ее глазах. Смог бы он защитить ее, окажись там? Смог бы сделать хоть что-то? Одинокий калека, сведущий в травах, обрядах, но никогда еще не вступавший в настоящую битву. Бескостный стиснул зубы. Жалеть себя было уже нельзя. И он твердо решил, что сделает все, чтобы суметь защитить Ханну от всего.