– Только желтый сурик? – спросил мальчик, стоявший за прилавком и аккуратно заворачивавший кусок мела в оберточную бумагу. Финеас устроился сюда на работу всего несколько недель назад, но уже научился очень точно угадывать мои привычки.
– Пожалуй, я все-таки возьму еще кусок «зеленой земли» и два – киновари. О! И весь ваш уголь, пожалуйста.
Наблюдая за тем, как он собирает мой заказ, я в отчаянии размышляла о том, сколько работы еще предстояло переделать сегодня вечером. Нужно было истолочь и смешать все пигменты, выбрать палитру, растянуть новый холст. Скорее всего, на завтрашней сессии успею лишь закончить скетч портрета принца, но я не могу вынести даже мысли о том, что не буду готова ко всему.
Финеас куда-то пропал, и я выглянула из окна. Стекло было покрыто толстым слоем пыли, и само местонахождение магазинчика – на углу между двумя более высокими зданиями – придавало ему атмосферу местечка мрачного, ветхого, куда мало кто заходит. Ни единого заклинания, чтобы осветить лампы, или оповестить хозяина об открывшейся двери, или очистить углы от пыли. Представителям прекрасного народца не было дела до этой лавки. Материалы, которые использовали в своей работе Ремесленники, нисколько не интересовали их. Внимание фейри могли привлечь только законченные продукты.
У остальных заведений на этой улице судьба выдалась более завидная. Юбки мелькнули и исчезли в дверях магазина «Фирт и Мейстер», и одного взгляда было достаточно, чтобы узнать в этой женщине фейри. Смертные не могли позволить себе расшитые шелковые платья, которые там продавались. Люди не покупали товары и в соседней кондитерской, вывеска на двери которой обещала клиентам марципановые цветы. Эти редкие сладости готовили из миндаля, доставляемого из Запредельного Мира с большим трудом и по огромной цене. За Ремесло подобного калибра можно было расплатиться заклинаниями – и только заклинаниями.
Когда Финеас наконец перестал ползать под стойкой и распрямился, я заметила в его глазах знакомый блеск. «Знакомый», впрочем, было еще слабо сказано. Я ждала и боялась этого выражения. Финеас робко смахнул прядь волос со лба, и мое сердце екнуло. «Пожалуйста, – взмолилась я мысленно, – только не начинай».
– Мисс Изобель, вас не затруднит взглянуть на мое Ремесло? Я знаю, мне до вас далеко, – добавил он поспешно, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, – но мастер Хартфорд поощрял мои старания – именно поэтому он и взял меня к себе, – и все эти годы я много практиковался.
Он прижимал картину к груди, стеснительно скрывая ее переднюю часть, как будто страшился показать не холст, а собственную душу. Мне очень хорошо было знакомо такое чувство, и от этого предстоящая процедура оценки творчества не становилась легче.
– Я буду рада, – был мой ответ. По крайней мере, фальшивая улыбка удавалась мне просто – в силу богатого опыта в этой области.
Он протянул мне картину, и я перевернула раму. Тусклому освещению магазина открылся пейзаж. Меня захлестнуло чувство облегчения. Слава богу, не портрет. Должно быть, это прозвучит ужасно высокомерно, но мое Ремесло ценилось настолько высоко, что прекрасный народец заказывал работы мне и только мне, и это положение вещей вполне могло сохраниться до самой моей смерти – вернее, до того момента, когда фейри поняли бы, что я скончалась (на это им, возможно, потребовалось бы еще несколько десятилетий). Я с отчаянием ждала, что на пике моей славы меня вдруг превзойдет какой-нибудь новый многообещающий талант. Возможно, у Финеаса были на это шансы.
– Очень хорошая работа, – честно сказала я, возвращая картину. – У тебя отличное чувство цвета и композиции. Продолжай тренироваться. Но даже сейчас, – я немного помедлила, – у тебя может получиться продавать свое Ремесло.
Его щеки порозовели, и он как будто стал выше ростом. Облегчение, которое я на мгновение почувствовала, испарилось. Следующая часть обычно была еще хуже. Финеас задал именно тот вопрос, какой я от него ожидала:
– Не могли бы вы… может быть, вы могли бы порекомендовать меня одному из своих покровителей, мисс?
Я рассеянно перевела взгляд к окну. В глаза мне бросилась фигура миссис Фирт: стоя в витрине своего магазина, она прикрепляла к манекену новое платье. В юности я была уверена, что она тоже фейри. У нее были безупречная кожа, голос слаще пения птицы и копна удивительных каштановых кудрей – слишком блестящих, чтобы быть настоящими. Ей было около пятидесяти, но выглядела не старше двадцати. Только потом, когда научилась распознавать действие чар, я осознала свою ошибку. Год за годом меня все больше разочаровывали чары – ложь, да и только. Как бы ловко они ни были произнесены, любые чары – кроме, пожалуй, самых банальных – со временем начинали горчить. Ну а те, что не были произнесены ловко, могли разрушить жизни. За свою осиную талию миссис Фирт заплатила неприятную цену: она не могла проговорить ни единого слова, начинающегося с гласной буквы. А год назад в октябре шеф-повар местной кондитерской случайно променял три десятилетия своей жизни на голубой цвет глаз, и жена его осталась вдовой. Но обаяние красоты и богатства не переставало увлекать жителей Каприза: Зеленый Колодец все еще многообещающе маячил на горизонте, как настоящий рай на земле.