— Николай Александрович, а кем был… — Веснин запнулся и покраснел, — тогда Родзянко?.. Конечно, я сам это должен бы знать…
— Родзянко, — сказал Жуков, — был председателем Государственной думы. Все это уже стало историей. Мы с вами, Владимир Сергеевич, живем в совершенно ином мире, чем тот, в котором жил и действовал когда-то царский солдат Николай Жуков…
Машина остановилась.
— Николай Александрович, — обернувшись, сказал шофер, — здесь, у заводского дома, вы сказали, подо дать?
Веснин взбежал с чемоданом к себе наверх. Взглянув на письменный стол, куда товарищи по квартире обычно складывали приходившие к нему письма, он увидел два письма. Одно — из Киева, от родных, другое — из Москвы, с обратным адресом Наташи Волковой. Ему захотелось немедленно вскрыть этот конверт, но он сдержался: ведь Жуков ждал его в машине. Стыдясь вдруг охватившего его волнения, Веснин обернул письмо Наташи листом писчей бумаги и опустил в карман.
Киевское письмо было покрыто непривычным обилием штампов и множеством разноцветных марок. В верхнем левом углу была пометка: Спешное.
Спешных писем из дома Веснин никогда не получал.
«Это оттого, что я бессовестно долго молчал. Хотел послать из Москвы телеграмму — и не послал, хотел с Урала отправить авиаписьмо — и не отправил…»
И это письмо Веснин тоже захватил с собой, чтобы прочесть его на досуге.
Горе
По дороге от дома на завод Веснин продолжал беседу с директором, а сам мысленно сочинял ответ родным на их письмо, которое он еще не прочел.
«Дорогие мои, хотелось тут же вскрыть конверт, но вынужден был поступить, как Ливингстон при встрече со Стэнли. Ты, мама, это нам в детстве рассказывала. Ливингстон находился в дебрях Африки и более двух лет не имел известий о своей семье. Но когда Стэнли передал ему письма из дома, Ливингстон отложил их в сторону и продолжал беседу со своим гостем, сказав: «Я ждал этих писем два года. Они теперь могут подождать два часа…»
На этом месте Веснину пришлось прервать свое мысленное послание к матери, потому что машина уже въезжала во двор завода.
Расставшись с Жуковым, Веснин поспешил в лабораторию.
Первое, что он увидел в лабораторном зале, были цветы — лиловые астры, огромные пунцовые георгины, окаймленные пестрыми осенними листьями.
Этот немного театральный букет стоял на его столе. Рядом лежала большая, толстая книга в красивом кожаном переплете, на котором золотым тиснением было обозначено заглавие: Лабораторный дневник, а чуть пониже — Доктор технических наук В. С. Веснин. Раскрыв книгу, начальник КБ увидел чистые листы редкостно хорошей бумаги, плотной, с водяными знаками. На первой странице было четко написано тушью:
А ниже: От сотрудников КБ-217.
— Капралов неверно разбил на строки стихи Маяковского! — закричал Саня Соркин, заглянув в альбом через плечо Веснина.
— Это самое лучшее… Самое счастливое… Самое необходимое… — говорил Веснин, пожимая руки.
— Надеемся, — сказала Степанова, — что это будет первый том, который ляжет в основу будущего академического издания ваших многотомных сочинений.