— Передам! — послышался громкий шепот почтальона, и в следующую секунду мальчик бежал со всех ног подальше от страшного дома.
Мадаленна перевела дух и открыла дверь веранды, ей всегда приходилось набираться терпения перед завтраком, чтобы спокойно высиживать нудные трапезы, однако, помявшись немного на ступеньках, она решила зайти с парадного входа. Чтобы к нему подойти, требовалось обойти весь дом, и небольшая прогулка помогала Мадаленне собраться с мыслями и успокоиться.
Пение пересмешника выводило в ее голове приятную мелодию, и она представляла себя не в этом ужасном доме, а где-то в старой Англии, где жили и Беннеты, и Вудхаусы, и все проблемы решались с помощью быстрой руки автора и количества страниц. Она уже почти подходила ко входу, когда от дуба отделилась какая-то тень и начала приближаться к ней. Мадаленна не очень хорошо видела — следствие долгого чтения ночью при сальной свече, — а потому она не сразу смогла разобрать немного приземистую фигуру, но когда из дома раздался очередной восклик Бабушки, Мадаленна уже не волновалась — к ней быстрым шагом направлялся Джон Гэлбрейт, и в этот момент она была почти рада его видеть.
— Здравствуй, Мадаленна, — слегка смущенно проговорил он и помахал в воздухе новым букетом. — Надеюсь, я не помешаю?
— Нет, проходи, ты как раз к завтраку. Тебя долго не было, что-то случилось? — проговорила Мадаленна, отпирая дверь своим ключом. — Что-то с мистером Гэлбрейтом?
— Нет, с отцом все в порядке. — улыбнулся Джон и зачем-то поставил букет в дождевую лейку. — Просто были проблемы с конным клубом. Я разве тебе не говорил?
— Нет.
— Значит, забыл. У нас в университете есть конный клуб, и мы кое-что интересное затеяли… — Джон хотел что-то еще добавить, но его прервал восклик миссис Стоунбрук, и Мадаленна услышала, как к двери поспешила Аньеза.
— Мэдди, это возмутительно! Как так можно долго ходить за почтой?!
— А я точно не помешаю? — прошептал Джон и сделал шаг назад, Мадаленна усмехнулась и помотала головой; бедный Джон, ему еще не доводилось видеть Бабушку в минуты гнева, и если такое произойдет, то у Мадаленна ровно на одного потенциального жениха меньше. Миссис Стоунбрук сама рыла себе яму, и за этим было забавно наблюдать.
— Джон! — Аньеза появилась как раз вовремя и с благодарностью приняла букет. — Очень рада тебя видеть!
— Может быть я невовремя? — замялся Джон, но, заслышав его голос, крики из столовой внезапно затихли и послышался стук палки.
— Ну что ты, — еще шире улыбнулась Аньеза и взяла его под руку. — Не придумывай, мы очень рады тебя видеть.
— Джон! — миссис Стоунбрук оказалась на удивление проворной, и уже спешила к нему на встречу. — Дорогой, не стой на пороге, проходи! Тебя долго не было, что-то произошло? — она участливо поправила галстук и отобрала букет у Аньезы. — Мэдди, поставь цветы в воду и не будь такой неповоротливой!
— Да, простите, мэм, я был занят в университете, и не мог прийти… — голос Джона отдалялся от Мадаленны все дальше и дальше, пока совсем не потух за тяжелыми дверями, и тогда она поставила букет в вазу и достала заветное письмо.
Сейчас она была как никогда благодарна Джону; с той минуты как он зайдет в гостиную, Бабушка забудет о существовании своей внучки и вспомнит, если только ей что-то от нее понадобится, но тут Мадаленна могла понадеяться на верность Фарбера — он должен был окликнуть за секунду до того, как тяжелые двери снова распахнулись бы, и на пороге не возник грозный образ Хильды Стоунбрук. Письмо было незаклеенным, и Мадаленна быстро вытащила немного помятую бумагу на свет; мистер Смитон всегда писал письма на необычной бумаге, похожей больше на папирус — он всегда вымачивал ее в кофе или в чае, так ему было интереснее. Мистер Смитон был единственным, кто еще поддерживал интерес к жизни у Мадаленны, и за это она была перед ним в неоплатном долгу.
«Милая Мадаленна, я не смог толком дозвониться тебе; с твоей бабушкой еще раз разговаривать мне совсем не хочется, да и ей, я думаю, тоже, а Фарбер постоянно занимает телефон, но на то он и дворецкий, чтобы постоянно занимать телефонную линию, верно? Поэтому посылаю письмо с Джорджи (кстати говоря, отличный парень). Милая, мне будет нужен твой художественный вкус и тонкий вкус, чтобы закончить наконец подготовку к Фестивалю. У меня, конечно, есть Эйдин, но что-то мне подсказывает, что без тебя я не справлюсь. Помнишь, как ты замечательно развесила те китайские фонарики в прошлом году? А банты из гофрированной бумаги? Просто загляденье! Выручай, дорогая, прошу тебя слезно и умоляю! Да и потом, тебе все же нужно выбраться из этого дома, ведь этой ведьме все нипочем. Между прочим, как там Аньеза? Надеюсь, что еще держится, хотя, поражаюсь тому, как вы еще не сошли с ума от Хильды. Одним словом, жду тебя, дорогая, и посылаю сто поцелуев и одно крепкое объятие!»
— Мисс Мадаленна, — раздался шепот, и одурманенная письмом она не сразу узнала Фарбера. — Мисс Мадаленна, мне кажется, что вас скоро позовут.
— Спасибо, Фарбер. — улыбнулась Мадаленна и сложила письмо обратно.
Мистер Смитон всегда чувствовал, когда она была на грани; понимал, когда ей была нужна крепкая рука старого друга, чтобы не сорваться в пучину и не наделать глупостей, от которых она бы не нашла потом спасения. Она всегда помогала мистеру Смитону с подготовкой к Фестивалю, это была их маленькая традиция, некая тайна, которая их объединяла, и Мадаленна каждый август вот уже семь лет с удовольствием помогала ему украшать теплицы и оранжереи к ежегодному празднику конца осени и начала лета.
Бабушка считала это все ересью, однако Аньеза с радостью разрешала Мадаленне мастерить китайские фонарики и оборачивать деревянные палки оберточной бумагой, а когда у нее было время, она и сама вступала в процесс, как в занимательную игру. Но вот сейчас Мадаленна не была уверена, что Хильда сможет ее отпустить. Обычно они с мамой говорили, что их помощь требуется городскому клубу садоводов и книголюбов, и бабушка с неохотой, но отпускала Мадаленну на целую неделю к садовнику, но в последний месяц Хильда смогла разругаться и с миссис Кингстон, которая отвечала за клуб книголюбов, и с миссис Диксон, которая в свою очередь возглавляла клуб садоводов, и путей отхода стало намного меньше.
— Мадаленна! Иди сюда, что ты там копаешься? — послышался дребезжащий фальцет Бабушки, и Мадаленна спрятала письмо под вазу с камелиями — туда Бабушка никогда не заглядывала.
— Я уже иду, бабушка.
Утром гостиная всегда была освещена мягким светом, особенно когда косые лучи солнца падали через витражные окна на ковер. Эту комнату обставил дедушка еще тридцать лет назад, и с тех пор ничего не менялось — на этом настоял Эдвард, и Хильда, к счастью, не могла даже переклеить обои. По ее мнению комната была ужасно бедной, даже нищей, ей не хватало цвета, персиковые обои казались ей выцветшими, да и бронзы почти не было — только на каминной полке спрятался небольшой подсвечник, но Мадаленна эту комнату обожала.
Свободная, воздушная, она вся напоминала об Эдмунде Стоунбруке, и каждый раз, когда она заходила сюда, ей казалось, она попадает в объятия своего дедушки. В комнате и правда было немного мебели — только большой восточный диван, круглый лакированный стол и блестящий рояль, который был расстроен, но Мадаленна все равно на нем порывалась сыграть каждый раз, когда Хильда уезжала из дома на медленную прогулку. В этой комнате редко бывали гости, Бабушка всегда приглашала всех в темную столовую, и потому когда Мадаленна увидела, как Джон спокойно сел на диван, что-то ревностное защемило у нее в сердце. Только папа и дедушка могли сидеть на нем, мелькнула быстрая мысль, но она только тряхнула головой и предложила Джону кофе.
— Нет, что ты, не надо, посиди. — вскочил с дивана Джон и чуть ли не взял ее за руку.
— Это нисколько меня не затруднит, я просто попрошу Фарбера.
— Конечно, это нисколько не затруднит Мадаленну, — поддакнула Хильда и усадила Джона обратно на диван. — Какое кофе ты предпочитаешь, Джон?
— Обычное, черное.
— Сахар, сливки? — ровно спросила Мадаленна, просматривая очередной рекламный проспект. — Советую добавить сливки, они совсем свежие.