В примерочной был немного тусклый свет, и бархат мягко переливался под желтой лампочкой. Платье было длинным — почти до щиколоток, но юбка была такой пышной, что подол поднимался немного выше. Бабушка наверняка хотела бы, чтобы она надела что-нибудь бирюзовое или цвета морской волны, но это были деньги Мадаленны, и на свои деньги она могла купить, что сама считала нужным. Воротник закрывался на пуговицы, и, следуя моде, последнюю нужно было расстегнуть, однако Мадаленна наглухо закрыла лиф и еще раз посмотрелась в зеркало — к счастью, это платье не требовало сложной прически, она просто уберет волосы в узел. Она возьмет это платье, даже если оно будет стоить сто фунтов.
— Ну как? — прокричала миссис Бэсфорд. — Нравится или нет?
— Вы же уже знаете мой ответ, миссис Бэсфорд, — рассмеялась Мадаленна. — Тысячу раз «да»!
— Тогда выходи, я посмотрю.
Мадаленна вышла на свет и медленно повернулась в сторону так, чтобы юбка слегка зашуршала. Джоанна одобрительно крякнула и оправила подол, чтобы тот не топорщился.
— Очень хорошо! Очень! Тебе идет, и к твоим волосам так подходит, словом, замечательно! Я так полагаю, это идея Хильды со скачками?
Миссис Бэсфорд повернулась к сверткам тканей, и Мадаленна, как не старалась, не могла разглядеть ее выражение лица, а голос был на удивление спокоен. Мама всегда говорила, что не будь у Джоанны прирожденного таланта к шитью, та спокойно могла бы выступать на сцене театра — ее лицо всегда было в меру непроницаемым.
— Да.
— А после скачек, полагаю, последует фамильный обед?
— Да.
— Дорогая, она хочет тебя выдать замуж? — резко спросила Джоанна, но Мадаленна невозмутимо кивнула и улыбнулась.
— Я и сама хочу выйти замуж, миссис Бэсфорд. Я хочу семью и детей.
— И ты любишь его? Этого Джона?
— Я не против нашего союза.
— О, дорогая, — шумно вдохнула Джоанна. — Замуж надо выходить по любви и только.
— Нет. — отрывисто проговорила Мадаленна, и Джоанна увидела, как у той потемнело лицо. — Нет, ни за что. Замуж надо выходить из-за уважения. Любовь — это привязанность, а я не хочу привязаться, а потом страдать из-за потери.
— Мы все что-то теряем, да?
— Да. Но мне это уже надоело. Я потеряла бабушку и дедушку, теперь мне хочется только спокойствие, и никакие страсти и буйство чувств мне даром не нужны.
— Я понимаю, Мадаленна. — Джоанна примирительно обняла девушку и почувствовала, как та все сжалась. — Это твой выбор, и я уверена, что он сделает тебя счастливой.
— Спасибо, миссис Бэфсфорд. Сколько с меня?
— Минуту, — Джоанна повернулась к небольшому столу и достала кожаную тетрадь. — Значит, оно стоит семьдесят пять, — и прежде чем Джоанна что-то еще сказала, Мадаленна вытащила из бумажника ровно семьдесят пять фунтов и положила в кассу.
— Мадаленна! — возмутилась миссис Бэсфорд. — Я не посчитала сезонную скидку! Немедленно возьми деньги обратно.
— Сезонные скидки для туристов, а местным так вообще нужно с наценкой в десять фунтов продавать!
— Мадаленна, как я посмотрю в лицо Аньезе?! Нет, подожди…
— Спокойно и с улыбкой, — Мадаленна быстро поцеловала миссис Бэсфорд в щеку и сложила платье. — Можно оно полежит у вас до пятницы, а я его потом захвачу?
— Не переживай, я пришлю тебе его прямо в субботу рано утром.
— Спасибо, миссис Бэсфорд!
— Не за что, и передавай привет Аньезе; скажи, чтобы она зашла ко мне на днях.
Мадаленна кивнула, и, еще раз поцеловав Джоанну, вышла на улицу. День клонился к концу, и на пирсе послышались заводные аккорды очередной песни Ванды Джексон; ей было так хорошо, что она сама не заметила, как начала тихо напевать что-то про забавного Купидона. Определенно, пока в ее жизни были такие люди, как миссис Бэсфорд и мистер Смитон, нельзя было сказать, что ее жизнь была так уж и плоха.
Она доехала до теплиц на автобусе — было уже около пяти часов, и ровно в восемь у Бабушки собирались очередные гости, и как бы Хильда не заверяла ее, что ее внучка будет сегодня ей не нужна, Мадаленна знала, что именно Бабушка станет говорить за ее спиной, не окажись она ровно в восемь двадцать в большом зале с большой вазой в руках и половником для пунша.
Дорога была новой, и автобус мягко катился по залитому асфальту; солнце медленно садилось за горы, и зеленая трава становилась такой прозрачной, оранжевой, как лимонад, который готовил папа каждое лето до своего отъезда; на небе плыло только одно облако в виде не то жирафа, не то бегемота, и Мадаленна решила, что сегодня звезды будут ярче обычного. Когда ей не спалось, и ночи были теплыми, она выходила на балкон и смотрела на эти мерцающие огоньки до самого утра, и потом весь день она не чувствовала усталости. Хорошо было жить в шестнадцатом веке, подумала Мадаленна, хорошо было вставать каждый день и знать, что на небе еще столько всего неиследованного, строить телескопы и изучать карты. Автобус нечаянно тряхнуло, и Мадаленна дернула головой — она слишком сильно задумалась.
Автобус высадил ее около теплиц, и Мадаленна сразу увидела красивый плакат, возвещающий о том, что Фестиваль рад всех приветствовать. Она невольно улыбнулась и поглубже натянула кепку на уши — поднимался ветер. Первый раз на Фестиваль Конца Лета ее привела именно Аньеза. Она видела, что ее дочка скучает по отцу, но сама мало что могла сделать, а потому решила развлечь ее как могла. Мистер Смитон тогда сразу обнял Мадаленну и решил, что быть частью этого праздника, а не только праздным участником для девочки будет гораздо интереснее и позвал ее оборачивать гофрированной бумагой деревянный помост.
На этот праздник съезжались гости со всей Великобритании — не обходились даже без шотландцев и ирландцев — праздновали конец лета, ее последнее торжество над осенью в этом году, и ни в коем случае не смешивали праздник окончания лета с началом осени — на то был отдельный день. Повсюду были цветы, арки, беседки; всюду стояли карусели и ларьки с мороженым; на сцене играла музыка и выступали гимнасты, а на красочных прилавках лежали фрукты и овощи — таких огромных арбузов Мадаленна не видела нигде. И нигде и никогда она не была так счастлива, как в эти дни. Всю ее охватывало страшное и приятное предвкушение чего-то особенного, так же интересно ей было только в ее День Рождения, и хоть оно и приходилось на тусклый ноябрь, ей всегда было очень весело.
Сегодня оранжерея выглядела еще чудеснее, чем обычно. Купол совсем недавно отдекорировали витражными стеклами, и от того он блестел и переливался всеми красками. Арки были обвитыми цветочными гирляндами, и ни одна магнолия не была поломана — кто-то очень аккуратно обвил ее стебли вокруг железных палок, и цветы выглядели так, словно всю жизнь цвели именно здесь. Все дышало радостью и вместе с этим умиротворенностью — всеобщее веселье должно было начаться только завтра, и во всей подготовке к празднику было что-то такое тайное, от чего внутри все немного подпрыгивало; даже цветы, казалось, смотрели на людей более торжественно. Мадаленна остановилась около небольшой беседки и поправила куст шиповника — тот наклонился вперед и мог закрыть собой прелестные букетики фиалок, которыми был украшен весь проволочный фасад. Несмотря на то, что она приехала только в последний день, работы еще оставалось прилично — вся волокита с редкими цветами чаще всего оставалась только ей, к тому же за отделку и декор отвечала тоже она и руководила целой группой студентов-агрономов, которые боязненно смотрели на мистера Смитона и мечтали только о том, чтобы побыстрее отправиться домой, ибо их практика проходила как раз в теплицах у мистера Смитона, а сломай они хоть один цветок, и милый садовник превратился бы в страшного монстра, которого боялись абсолютно все. К цветам мистер Смтон относился как к своим детям — бережно и строго — и за это его любили и уважали одновременно.
— Мистер Смитон, я тут! — крикнула Мадаленна и тут же присела около куста с гиацинтами — пластиковая ограда едва держалась, и Мадаленна подперла ее красивой палочкой, обернутой в гофрированную бумагу. — Мистер Смитон, вы где?!
— Мадаленна! — послышался голос садовника; судя по всему он был где-то в теплицах. — Мадаленна, иди сюда, во вторую теплицу!
— Хорошо!