— Доброе утро, Бабушка. — собралась с духом Мадаленна.
Ответа не последовало, Хильда все так же продолжала буравить ее взглядом и следит за каждым ее движением. В какой-то книге Мадаленна прочитала об одной девушке, которая жила в замке из ненависти и обмана, и все никак не могла понять, с какого момента ее жизнь стала напоминать судьбу какой-то Эсмеральды или Шарлотты.
— Фарбер, будьте любезны, принесите еще горячей воды, эта остыла.
На самом деле вода была кипятком, но ей так не хотелось оставаться одной, что она была готова пойти на какие угодно ухищрения, чтобы оставить в столовой хотя бы дворецкого. Фарбер кивнул, и, не говоря ни слова, появился в следующую секунду с новым чайником. Он мешкался, пока менял чашки; медлил, пока ловил немую просьбу послать за Аньезой, но Хильда зло на него взглянула, и дворецкому пришлось уйти. Мадаленна осталась одна с Бабушкой.
— Я налью вам чаю, Бабушка.
Мадаленна посмотрела еще раз на Хильду и постаралась не отвернуться — если бы миссис Стоунбрук могла убивать взглядом, то весь дом, да и Мадаленна заодно с ним превратилась бы в кучу пепла. Но Бабушка таким талантом не владела, а потому Мадаленна снова сосчитала до десяти, и будничным голосом принялась говорить о новых налогах, коммунальных счетах, и что «Клуб Садоводов» готов заплатить десять процентов от ее ренты, если Хильда предоставит им часть своего поместья на ежегодный конкурс «Посади розу». Разумеется, она знала, что Бабушка откажется, сопроводив свою отповедь презрительным кивком, но если бы Хильда узнала об этом от кого-нибудь еще, Мадаленне пришлось бы выслушать целую тираду о том, что она скрывает от Бабушки важные новости и совершенно о ней не заботится. Во всяком случае, так было бы неделю назад, но сейчас Хильда просто сидела и изредка сжимала руки в кулаки, от чего Мадаленне на секунду стало страшно.
— Сколько сахара, Бабушка?
Мадаленна застыла с чайной ложкой в руках, когда в саду вдруг залился песней пересмешник, и она невольно улыбнулась — песни этой птицы всегда ее ободряли. Кто-то считал его щебетанье грустным, кто-то считал его неприметным и хилым, но для Мадаленны не было ничего лучше, чем пение этой птички с серой грудкой. Мадаленна прикрыла глаза, и только заслышав странный звон посуды, она моргнула и едва успела отпрыгнуть, прежде чем кипяток из белой чашки вылился ей на ноги. Вода с шипением пролилась на паркет, и она с ужасом уставилась на пустой фарфор. Это была не случайность; Бабушка не могла улыбаться так жутко и так победно, если бы это была случайность. Глаза Хильды сияли, она с торжеством смотрела на испуганную внучку. Мадаленна хотела бежать и не могла пошевелиться, хотела кричать и не могла проронить ни слова; она только взяла колокольчик и попросила Фарбера принести новую скатерть.
— Сядь, Мэдди. — Бабушка заговорила, и в ее голосе клокотала злость. — Это же была просто случайность, не так ли?
Мадаленна глубоко вдохнула и посмотрела Бабушке в глаза. Как мог жить человек с такой душой; как мог этот человек ходить в церковь и считать на четках, сколько молитв она прочла. Бабушка вдруг предстала перед ней монстром, и ей захотелось зажмуриться и замахать руками, как она делала всегда, когда ей в детских снах приходила страшная колдунья. Глупая Мадаленна, кто же знал, что ведьма живет с тобой под одной крышей?
— Я не думаю, что это была случайность.
— О, вот как?! — Хильда наигранно приложила руки к щекам и недобро улыбнулась. — Ну вы же с матерью изводите меня и называете все случайностями. Так почему я не могу так же?
Это были знакомые речи. Хильда заводила их после каждого приступа, однако в этот раз от разговоров она сразу перешла к действию, и холод прополз по спине Мадаленны. Дом перестал быть домом, и прошлая идиллия показалась Мадаленне такой глупой, что ей вдруг захотелось рассмеяться, громко, во весь голос, и она прикусила рукав платья, чтобы истерика не прорвалась наружу.
— Вы давно хотите от меня избавиться, — продолжала Хильда, медленно раскачиваясь на стуле. — Я это знаю, я все знаю, Мэдди! И твоя мать, о, она такого мне наговорила в прошлый раз! Это она во всем виновата, да! — вскричала вдруг Бабушка и топнула ногой. — Эдвард, мой Эдвард должен был жениться на Мэри Шелтон, а вместо этого он привез в наше поместь какую-то итальянскую нелюдь!
Мадаленна закрыла уши; первый шок прошел, и она посмотрела на ноги — не попал ли куда кипяток и не надо ли что-нибудь перевязать, от такого волнения она вполне могла этого не заметить, а боль она всегда ощущала гораздо позже, чем та наступала. Но все было в порядке, на ноге не было чудовищного ожога; она силой одернула на себе платье и позвонила снова в колокольчик — чтобы принесли завтрак и кашу. Мадаленна хорошо понимала, что на этот раз Бабушка перешагнула тонкую черту, которая раньше отделяла все их семейство от буйного помешательства, но она не давала себе думать об этом сейчас. Если она станет распутывать клубок своих мыслей, которые в конце концов окажутся такими страшными, ей не останется никакого другого выхода, кроме как залиться слезами и спалить дом. Надо взять себя в руки, Мадаленна.
— Ну и что же ты молчишь? — насмешливо проговорила Хильда. — Боишься, что я еще раз на тебя что-нибудь опрокину?
— Я ничего не боюсь, Бабушка.
Она врала. Врала и Хильде, и самой себе. Мадаленна до дрожи в коленях боялась того монстра, который сидел сейчас перед ней и судорожно пыталась вспомнить, запираются ли ее и мамины комнаты на ключ. Только с задвижкой она будет в безопасности.
— Вот как? — Бабушка деланно рассмеялась и дернула колокольчик; Мадаленна знала, что слуги появятся ровно через пять минут — они так же боялись хозяйку поместья в минуты гнева. — Значит, какие мы стали взрослые и независимые, да? Послушай меня, девочка, — миссис Стоунбрук вдруг притянула внучку за воротник так резко, что тот врезался ей в шею. — Ты целиком и полностью зависима от меня, Твоя мать и твой отец ждут не дождутся, когда Хильда Стоунбрук испустит последнее дыхание, но этого не случится! А если и случится, то вы пойдете по миру, ясно? И пока ты живешь в моем доме, ты будешь делать все так, как я тебе скажу! Тебе понятно?
Хильда внезапно оттолкнула внучку от себя, и та едва не врезалась в позолоченную колонну. Если бы Бабушка начала стонать и говорить, что ее никто не любит, и никто не заботится о ней, то Мадаленна наверняка бы расплакалась — ее нервы были на пределе, и все могло бы вызвать слезы. Но своими словами Хильда достигла прямо противоположного эффекта — Мадаленна приосанилась, а на ее лице застыла невозмутимая маска. Ей было больно, было обидно, но допустить, чтобы Хильда видела ее слабость — такого она допустить не могла. Выплакаться надо, обязательно, но не здесь — на чердаке, или в саду, в своем укромном месте, где никто не сможет ее найти. Там она даст волю своим эмоциям, и нарыдается так, что в глазах будет песок.
— Твоя мать наговорила мне невесть что. — продолжала Хильда, не смущаясь Полли, которая медленно пробиралась сквозь лабиринт золотых стульев. — Видишь ли, ты устаешь, поэтому тебе надо раньше ложиться спать! Пыталась давить на жалость, мол, ты не прислуга, а моя внучка! А я вот что скажу, если не хватает времени на домашние дела — уходи из университета, все равно учишь какую-то ерунду.