День накануне скачек не подкрался, а наступил вполне ожидаемо — Мадаленне было нечего бояться, и она старалась побыстрее переделать все дела, чтобы вовремя лечь спать и не пить успокоительное. Пятница в доме Стоунбруков всегда была шумным днем, с кухни раздавались крики, прислуга меняла по всему особняку ковры и гобелены, а Мадаленна за всем этим следила и бегала с одного этажа на другой. Аньеза было пыталась помочь, однако ее дочь мягко и решительно отстранила от всех обязанностей и попросила присмотреть за цветами в оранжереи — Бабушка совсем перестала туда заходить и не разрешала кому-то еще, а потому за две недели там все покрылось толстым слоем пыли, а по рамам окон летали всякие насекомые. К концу дня дом все-таки засиял первозданной чистотой, готовый принимать гостей после субботней мессы, и Хильда, хмуро осмотревшись, сварливо заметила, что могло бы было быть, конечно, и лучше, но кроме нее самой полную чистоту никто не наведет, поэтому, так и быть, придется довольствоваться этим.
— Ты протерла подоконники, Мэдди? В прошлый раз я чуть со стыда не сгорела, когда миссис Макфайер нашла там муравья.
— Да, бабушка, протерла.
— Откуда там взялся муравей, а?
— Не знаю, бабушка.
Бабушка еще раз провела рукой по окну, и, не увидев пыли, недовольно фыркнула. На какое-то время повисла тишина, а потом Хильда вспомнила о чем-то еще.
— А что насчет красного ковра? — с радостью, что о нем могли забыть, выпалила она. — Его наверняка забыли почистить!
— Милтрес вычистила его и вытрясла, бабушка.
— А…
— И набрызгала лавандой.
Бабушка нахмурилась и махнула рукой — ее внучка была свободна. Мадаленна медленно поклонилась и степенно принялась взбираться по лестнице, но, стоило ей преодолеть один пролет, и шаль Хильда скрылась из вида, она на одном дыхании вбежала на третий этаж и перевела дыхание только за дверью совей комнаты. Луна была яркой, и она без труда нашла выключатель светильника, быстро переоделась в ночную рубашку и с удовольствием устроилась под одеялом. Мадаленна даже летом спала под теплой байкой и никогда не накрывалась одной простыней, даже когда термометр был готов разорваться от жары. Волнения перед скачками не было, и Джон в ней страха не вызывал, и, закинув руки над головой, она посмотрела в окно. Было еще только начало десятого, и спать совсем не хотелось. Скачки должны были начаться ровно в одиннадцать, и ей хватило бы всего полчаса на все сборы. И даже обдумывание своих завтрашних действий сонливости не прибавило — Мадаленна спокойно смотрела в потолок и отчаянно не хотела спать. И бегать по дому тоже не хотелось. Странное, давно не испытанное состояние спокойствия нашло на нее очень невовремя, и она даже не знала, стоит ли этому радоваться. Подумав и решив, что пессимистом ей тоже не хочется быть, она подтянулась в кровати и взбила поудобнее подушку. Тогда она будет думать. О чем? Мадаленна и сама не знала. Ей было известно только то, что ей очень приятно сейчас сидеть в своей постели, слышать тонкий голос соловья и смотреть на то, как медленно колышется фитиль в фонаре. Внезапно тень от дерева переметнулась на стену, и на письменном столе мелькнуло что-то белое — Мадаленна постаралась приглядеться, но так и не разобрав, что это, потянула листы на себя, и нахмурилась. «Так ли важна Мона Лиза для искусства?» Она почти забыла об этих эссе и надеялась, что не вспомнит ровно до третьего сентября, пока декан Ройтон не попросит сдать все летние работы прямо в ее кабинет. Обычно она приносила их раньше всех, в самом начале августа, но в этом месяце все пошло как-то наперекосяк. Странные были эти темы, и, как бы она не старалась, ничего путного написать не могла, да и не хотела. Сама тема кричала о том, чтобы быть искренним в своих суждениях, раскрыть свою душу, а это было последним, чего хотела Мадаленна. Последний их преподаватель, мистер Флинн, был ярым поклонником консерватизма, и, поэтому во многих вопросах они совпадали, а сейчас от нее требовали нового и непривычного. Мадаленна хотела отшвырнуть бумаги в сторону, но в последний момент положила их обратно на одеяло. Вопрос был острым, но не позерским, что-то в нем буквально так и кричало: «Долой старое искусство на свалку осколков былой роскоши!», и в ней вдруг пробудилось неожиданный азарт. Она резко села в кровати и встряхнула листок; она напишет это эссе, но напишет по всем канонам старого восприятия искусства, когда великое еще ценили и не старались сбросить в небытие. Спокойствия уже не было, и в голове стали крутиться обрывки фраз: «Итальянское наследие», «Пример идеального соотношения красок и фактуры»,“Отличительная черта Возрождения», и она уже была готова слезть с кровати и засесть за сочинение, но в дверь тихо постучали, и в проеме комнаты появилась мама.
— Нет, заходи. — Мадаленна прошлепала босыми ногами к двери и заперла ее на ключ. — Дашь завтра свои духи?
— Конечно, — рассмеялась Аньеза и уселась на кровать. — Не волнуешься?
— Мне не о чем волноваться.
— Да, конечно. Джон — отличный парень. Тебе не о чем беспокоиться.
Мадаленна знала, что в этот момент мама старалась успокоить себя. Она расшторила окна и переставила будильник на восемь утра, ей не надо было вставать рано, чтобы все успеть. На какое-то время в комнате настала тишина, нарушаемая редким посвистыванием соловья и треском старой рамы. Мадаленна не старалась разговорить маму, ей было спокойно уже от того, что она рядом с ней, а Аньеза думала о чем-то своем и редко шептала что-то на итальянском.
— О, — очнулась мама, когда Мадаленна зашуршала страницами тетради. — Это что такое?
— Мое эссе.
— Неплохие темы. Ты, конечно, будешь писать о Моне Лизе?
Мадаленна удивленно взглянула на Аньезу, но та только рассмеялась и расплела ее косу. Мама действительно хорошо знала ее, и она убеждалась в этом каждый раз, однако это вселяло в нее не спокойствие, а странный разлад — неужели все ее помыслы были так открыты, что ее можно было читать как раскрытую книгу? Невысказанный вопрос застыл у нее в глазах, и мама осторожно погладила ее по руке.
— Нет, милая, я не читаю твои мысли, я просто хорошо тебя знаю.
— Способности матери, да? — улыбнулась Мадаленна и обняла Аньезу; рядом с мамой всегда было хорошо.
— Именно. Тебя это тоже ждет когда-нибудь.
Говорить о невозможной свадьбе совсем не хотелось, и Мадаленна судорожно выдохнула. Этого разговора все равно было не избежать, однако ей хотелось оттянуть его как только можно. Снова под руку попался лист с эссе, и она протянула его маме; нужно было срочно переменить тему, и даже если бы мама догадалась бы обо всем, она бы не подала виду. Мадаленна тоже неплохо знала Аньезу.
— А ты бы какую выбрала?
— Тему? — Аньеза поудобнее уселась на маленькую подушку и скрестила руки на груди; за эту позу отец всегда называл ее «Маленький Наполеон», — Не знаю, я бы постаралась выбрать то, что легче.
Смех разнесся по комнате, заглянул в открытые окна и разбудил старого пса Сэддарда. Сэддард несколько раз гавкнул в темноту, заскулил, и вскоре затих. Хильда давно хотела его усыпить, но Мадаленна пригрозила, что позвонит в центр по заботе о животных, и Бабушке пришлось оставить собаку в покое. Но Мадаленна не была уверена до конца в Хильде и постаралась спрятать своего старого товарища так, чтобы Бабушка не слышала его и не видела, и с тех пор о небольшой конуре в глубине сада знал только Фарбер, с которым Сэддард ходил временами на рыбалку.
— Да, все-таки видно, что к вам приходит абсолютно новый человек. — проговорила Аньеза, быстро переворачивая ворох бумаг на столе.