— А что насчет профессоров, так они такие же простые люди, как и вы студенты. А ограждают себя стеной только ради субординации и уважения. Представьте себе, если все студенты вдруг начали считать своих преподавателей друзьями?
— Полагаю, возникла бы вторая школа перипатетиков.
— Но мы не в Античности, и второй Аристотель вряд ли родится.
— Кто знает, — пробормотала Мадаленна в надежде, что ее не услышат, но по усмешке мистера Гилберта стало понятно, что она ошиблась.
— И на все у вас есть ответ, мисс Стоунбрук. Это хорошо. — он внезапно стал серьезным. — Необходимо спорить, разносить старое и создавать новое.
— Боюсь, что вы нашли не того человека для этой миссии.
— Вот как? И в чем же вы не подходите на эту роль? Кажется, с нашего знакомства мы только с вами и спорим, разве нет?
— Да, однако я хочу сохранить старое.
— Забавно. — тихо проговорил мистер Гилберт. — Обычно в вашем возрасте хочется как раз обратного. Разрушения и создания новых идеалов.
— Да, — она хмуро кивнула в ответ. — Если только разрушение не занимает всю жизнь, а идеалов не существует и вовсе, и приходится их брать из прошлого, где все было по-другому.
— У тех ребят из прошлого тоже было не все гладко, что у греков, что у римлян.
— Да. Но они смогли справиться с этим, это вселяет надежду.
На этот раз ей вовсе не хотелось ловить взгляд мистера Гилберта, и откровенность ее только рассердила. Говорить о своей семье она могла только с мистером Смитоном, и то, только по той причине, что ее дедушка назначил его своим заменяющим, иначе бы даже садовник никогда бы не узнал, что скрывалось в ее мыслях и ее сердце. Один раз она уже наговорила Бог весть чего, а потом устроила отчаянный спектакль, пытаясь убедить этого человека в том, что все было ложью. Попытка провалилась, надо было это признать, и проблема была не в том, что Мадаленна плохо врала, а в том, что мистер Гилберт отличался удивительной чуткостью и чувствовала сразу, когда другой человек начинал ему лгать.
— Тогда я понимаю, почему мистер Лойтон так вами восхищался, он еще тот консерватор, но вся его консервативность исчезает, стоит ему рассказать чисто британский анекдот про пуделя и королеву Викторию. Хотя, — мистер Гилберт задумчиво посмотрел на муху в окне. — Возможно, это и к лучшему, что вы его не видели, а то это стало бы ходячей шуткой для всего университета. Обещаете, что не расскажете?
Мадаленна кивнула, и сдерживать смех стало невозможно. Он странным образом смог разогнать все смущение, все ее страхи и при этом не подать вида, что он понял, о чем она говорила. Определенно, этот человек был джентльменом и по положению, и по мыслям. Мадаленна рассмеялась во второй раз за этот день, и на все страшные события будто бы легла легкая вуаль, скрывшая их с ее глаз. Да, ее предположение оправдалось — день и правда оказался отличным.
— Я же еще не рассказал анекдот, что же вы смеетесь? — ее смех оказался заразительным, и он смеялся вместе с ней. — Куда поворачивать? Налево?
Она кивнула, и при мысли о доме, сразу вспомнила о своих перчатках. Впохыхах она наверняка могла выронить свою пару где-нибудь на песке, а если она явится домой без лайки, то бабушка еще неделю будет читать нотацию об ее расточительности и том, как она рассеяна. Мадаленна быстро вытащила все содержимое, слава Небесам, перчатки были тут, смятые, немного пыльные, но при ней, и на колени вдруг упала смятая бумажка. Пусть в ее сумке все было перемешано между собой, но Мадаленна гордилась тем, что никогда не носила ничего лишнего, и она понятия не имела, что это был за мусор. Она быстро развернула ее, и немного расплышееся типографская краска еще сильнее поплыла у нее перед глазами. Жара всегда странно на нее действовала, и сначала Мадаленна решила, что ее воображение решило зло над ней подшутить, но как бы вниматель она не всматривалась в визитку, слова оставались прежними: «Мистер Эйдин Гилберт, профессор искусствоведения и риторики, Гринвичский университет». Она помотала головой, пытаясь отогнать галлюцинацию, но слова были глубоко врезаны в бумагу и от переставления их местами, смысл оставался прежним. Ей захотелось выскочить из машины и больше никогда не видеть ни университета, ни преподавателей. Судьба не могла так разыграть ее: послать мудрого собеседника, а потом отобрать его, не дав ей даже привыкнуть к нему. Это было слишком жестоко, и такого не могло быть. Но определенная логика здесь была; пргаматизм вовремя в ней проснулся, когда ей стало так душно, что она чуть не дернула ручку автомобиля. Темы сочинений, профессорская скамья, и мистер Лойтон же сам говорил, что к ни прибыл новый педагог, вспомнила она, и ей захотелось закрыть глаза руками и не открывать, пока все не уйдет. Кто же еще мог дать подобные темы для сочинений, кроме него?! До Мадаленны доносился слабый голос, но она никак не могла понять, к ней ли это обращаются, и сидит ли она все еще в машине, или же это знакомство было очередным сном, и кошмар заключался в том, что ей надо было проснуться и обнаружить себя около Джона?
— Мисс Стоунбрук! — машина остановилась, и недалеко виднелись трубы Стоунбрукмэнора; это обращались к ней. — Мисс Стоунбрук? Все хорошо? Может вам дать воды?
— Нет. — слишком поспешно ответила Мадаленна; сейчас самое главное было смотреть только на трубы, железные, уродливые трубы, которые были так далеки от Гринвичского университета, синих машин и искусства; только за это она могла держаться. — Прошу прощения, сэр. Я слегка задремала. Благодарю вас за помощь, сэр.
— Я могу вас довезти поближе, если нужно.
— Благодарю вас, сэр, но я уже вижу свой дом. — она чуть не выскочила из машины вместе с ремнем. — Всего хорошего, сэр.
— До встречи, мисс Стоунбрук.
Мистер Гилберт улыбнулся ей, но Мадаленна этого уже не видела. Она старалась не сбиваться на шаг, но как только оказалась на половине пути, не выдержала и побежала, что есть силы. Бархатное платье цеплялось за высокую траву, и шляпа чуть не падала ей на лоб, но она все продолжала бежать. От чего она так стремилась скрыться, Мадаленна и сама не понимала; может быть впервые жизнь столкнула ее с необъяснимым парадоксом, который не решался обычным средством — лечь поспать и сделать все, что от нее зависело. Теперь у нее пробуждалась душа, и этого она не хотела и боялась больше всего. Мадаленна вбежала в сад и сразу натолкнулась на маму, сидевшую под раскидистым деревом; они так и не смогли понять, что это был за вид.
— Боги, Мадаленна! — рассмеялась Аньеза. — Кто за тобой так гнался?
Воздуха отчаянно не хватало, в горле пересохло от слишком быстрого бега, и заговорить Мадаленна смогла только тогда, когда выпила залпом стакан воды.
— Искусство. — ответила она.
Комментарий к Глава 7
буду рада вашим комментариям).
========== Глава 8 ==========
Дерево у окна Мадаленна стало совсем желтым, даже редкая зелень гасла под палящим предсентябрьским солнцем, но она понимала, что август не может закончиться просто так, что-то должно было случиться, и всю последнюю неделю лета Мадаленна просидела как на иголках, ожидая грандиозного события, которое всколыхнуло Стоунбрукмэнор. Но все было по-прежнему, деревья гнулись под новым ветром, листья опадали на мягкую траву, а в колодце вода начала так остывать, что рукам становилось холодно, стоило их засунуть в этот темный каменный мешок. И все же она ждала; каждую ночь ей снился один и тот же сон — она вставала из своей постели, падала и проваливалась в непонятную дыру. Она летела и летела, но каждый раз, приземляясь, видела странное свечение, протягивала к нему руку, а за светом была какая-то фигура, очень знакомая, любимая, и ей казалось, что это был отец. Когда догадка осенила ее за ужином, она чуть не вылила на себя все содержимое соусника, и Хильда никак не могла понять, от чего ей сильнее надо было хвататься за сердце — от того, что весь соус из голубого сыра был на платье ее внучки, или от того, что шелковое платье было безнадежно испорчено. Так как платье выбирала и купила сама Мадаленна, выбор остался за первым, и скандал чуть не состоялся, однако Мадаленна что-то невнятно пробормотала и выбежала из-за стола. Под струей волы она простояла долго, пока солнце не зашло за край холма, и не похолодало так, что захотелось набросить на плечи шаль. Несомненно, это был отец. Она знала это, чувствовала.