— Надеюсь, ты не думаешь, что я поверю в это представление? — ехидно улыбнулась Хильда. — Хочешь убедить меня в том, что больна и не идти на мессу?
— Доброе утро, Бабушка. Нет, со мной все хорошо, просто подавилась водой. Доброе утро, мама.
Мадаленна быстро обняла маму, развернула несколько газет, налила чай в фарфоровые чашки, и спокойно села за свой стул. В комнате стояла тишина, даже Фарбер не сказал ни слова, а только изредка посматривал в сторону молодой хозяйки и подумывал, не пошел ли в августе снег, раз воскресный завтрак проходил так тихо и спокойно, без обычных криков и истерик.
— Почитать вам газету, Бабушка?
На этот раз чаем подавилась Аньеза, а Хильда недоуменно посмотрела на свою внучку из-под очков. Такое странное превращение всего за одну ночь не могло радовать, учитывая бешеный нрав Мадаленны; значит, определенно что-то случилось, и откуда-то нужно было ждать беды. Однако ее внучка сидела свежая как ландыш и терпеливо ела овсянку, иногда отпивая чай. Во взгляде была священная пустота, и Хильда с торжеством решила, что наконец ей удалось надломить этот стойкий стебелек.
— Что ж, будем считать, что ты взялась за ум. Возьми «Санди Таймс» и прочитай мне все новости. Только не тарахти и читай погромче, а то тебя слышишь хуже сверчка.
— В чем дело? — прошептала Аньеза, когда Мадаленна проходила мимо нее, однако ее дочка только сверкнула глазами и мотнула головой. Значит, действительно что-то произошло, и, наверняка, что-то хорошее, подумала про себя Аньеза, и у нее немного отлегло от сердца.
— Что вам почитать, Бабушка?
— Начни с городских новостей. С происшествий.
У Хильды была какая-то нездоровая любовь к тому, чтобы читать о несчастьях других. Она как будто бы восполнялась силами, когда узнавала, что где-то в городе сгорел дом, или у кого-то ограбили лавку. Тогда Бабушка приосанивалась и повторяла: «А я говорила, что доверие Гейла к хорошему не доведет!», а после этого она еще скупее отсчитывала деньги на оплату прислуги и ставила около своей двери ведро с водой, на случай того, что если ее придут грабить, она обязательно бы это услышала. Мадаленна подобные колонки терпеть не могла, и каждый раз она старалась обойти их стороной, но Хильда неизменно вспоминала об их существовании и приказывала не пропускать ни строчки.
— Бабушка, может быть начать с чего-нибудь еще?
— Мэдди, будь добра, читай и не мешай мне своими глупыми идеями!
— Хорошо, Бабушка. — Мадаленна пролистала в самый конец газеты и постаралась не смотреть на колонку «Убийства»; это было слишком даже для Хильды. — Что ж, известия сообщают, что дом Диллингвелов был ограблен сегодня ночью.
— Ага! — торжествующе воскликнула Хильда.
— Ничего ценного воры унести не смогли, пропали только кухонные принадлежности.
— Тоже мне, — фыркнула Бабушка, — У этих нищих и красть-то нечего.
— Другое дело, наш дом, да, Бабушка? — хмуро отозвалась из-за газеты Мадаленна, и Хильда почти кивнула головой, но осеклась и бросила в сторону внучки грозный взгляд.
— Будь добра, не порти чтение своими комментариями. Читай дальше.
Мадаленна переглянулась с Аньезой и молча заключили соглашение зайти к Диллингвелам после службы. Это была милая семья, лет двадцать назад перебравшаяся в Портсмут из Шотландии, но так и не сумевшая осесть здесь окончательно. Аньеза чувствовала с ними особое родство, и каждый раз, когда представлялась возможность, заходила в гости и дарила маленькие подарки — льняные салфетки, серебряные ложки, и, судя по всему, на последние как раз и загляделись бессовестные воры.
— Читаю дальше. Магазин «У Кроксли» снова пропали деревянные коробки. Предположительно, их унес черноволосый мужчина в рубашке с красными манжетами. Интересно, — пробормотала Мадаленна. — Как они смогли узнать, что у него была красная рубашка?
— Может с него сыпались нитки? — так же тихо ответила Аньеза.
— Бедолага. Продолжаю, у молочного магазина Сиддонса украли несколько коробок молока. Укравшего просят объявиться и вернуть вместо двух — четыре коробки. Как он сможет вернуть четыре, если у него и на две-то денег не было? — задумчиво проговорила Мадаленна.
— Мэдди! — раздраженно ответила Хильда. — Уж не собираешься ли ты жалеть грабителя? Впрочем, Сиддонс сам это заслужил. Сколько раз я ему говорила, что не надо привечать под своей крышей всякий сброд? Так нет же, он хочет быть самой добротой! Ладно, там есть что-нибудь еще интересное?
— Нет, Бабушка. — Мадаленна соврала; на страницах было еще штук пять подобной ерунды, но у нее уже не было сил это читать. — Что дальше?
— Давай интересные события.
— Хорошо. — Мадаленна откашлялась и принялась за большие заголовки. — На следующей неделе планируется открытие новой библиотеки на улице Сэйнт-Кловер. Приглашаются все желающие.
— Еще одни альтруисты нашлись. — проворчала Хильда. — Что там еще?
— Ежегодное открытие музыкального клуба планируется в эту среду. Будут исполнены классические произведения и что-то новое.
— Как всегда, принимаются за старое. Еще, наверное, опять будут собирать пожертвования. Читай дальше, Мэдди.
— Собрание клуба книголюбов переносится со вторника на пятницу, оно состоится в здании Национального музея.
— О, — воскликнула Аньеза. — Значит, они все же отремонтировали крышу!
— Лучше бы они эти деньги вложили во что-нибудь стоящее. — пробурчала Хильда. — Дальше, Мэдди.
— Хорошо, — Мадаленна слегка съехала с кресла; стрелки часов приближались к девяти, скоро им нужно было выходить. — Ученое сообщество города Портсмута радо сообщить, что на днях к ним заглянул профессор искусствоведения и риторики Гринвичского университета мистер Эйдин Гилберт… — Мадаленна запнулась и посмотрела на маму.
Аньеза знала, что произошло на скачках, и сейчас она отчаянно старалась спрятать улыбку за чашкой чая. Ее дочка была тогда слишком взволнована, и все время говорила о своем бесчестном поступке по отношению к своему новому знакому. Из сбивчивых рассуждение Аньеза мало что смогла понять, но одно оставалось неизменным — Мадаленна переживала. И последний раз такой живой она ее видела лет пять назад, когда она выиграла олимпиаду в последних классах школы. Что-то новое загорелось внутри ее дочери. И Аньеза была этому только рада. Волнения Мадаленны были очень милы, это стало понятно немногим позже, она искреннее волновалась, что таким образом предала общение мистера Гилберта, раз не рассказала ему, в каком университете она учится. Значит, она его обманула, ввела в заблуждение. И первый раз ее дочь захлебывалась от того, что она могла потерять общение того, кто ей стал неожиданно близок, ведь какое общение может быть между преподавателем и студентом? Это была еще не дружеская привязанность, но Аньеза сияла и ничего не могла с этим поделать. Ее ребенок, ее милая Мадаленна впервые за долгое время нашла близкого по духу человека, и Аньеза вовсе не стремилась объяснять, что подобное единение не зависело ни от возраста, ни от положения; ее Мадаленна должна была сама прийти к этому.
— Ну же, Мэдди, что ты застыла? — послышался раздраженный голос Хильды. — Читай дальше!
— Извините, Бабушка. — Мадаленна тряхнула головой и еще раз посмотрела на страницу, где чернело знакомое имя. — Профессор прочел лекцию об основе Венецианской архитектуры, после которой все желающие могли задать ему вопросы. — она снова остановилась и присмотрелась к черно-белой фотографии. Все та же улыбка, открытая и мягкая, но в глазах было что-то другое — серьезное, что-то от тех мудрецов на картинах старых мастеров. Она все пыталась представить, как этот человек войдет к ним в аудиторию, откроет тетрадь, и что-то неприятно начинало колоть в груди при мысли, что она не сможет задать любой вопрос. Теперь отрицать не получалось, она слишком привыкла к этим спонтанным разговорам. — Мистер Гилберт прибыл в город не один, а со своей семьей. По словам мистера Гилберта, Портсмут замечательный город, и он был счастлив здесь побывать в очередной раз. Также профессор упомянул, что чуть не заблудился в свой последний раз, но благодаря помощи своего хорошего знакомого, — тут голос Мадаленны сорвался окончательно, и она чуть не смахнула рукой чашку со стола. — Но благодаря помощи своего хорошего знакомого, он смог найти выход из леса и насладился прекрасными пейзажами. На данный момент мистер Гилберт крайне заинтересован в старинных фресках собора Святой Агнессы.