— Для вас?
— А мы говорим про кого-то еще?
— Я говорю про человека, который видел в этой жизни все, — она отвернулась, чтобы не сбиться и не наговорить лишнего. — Я говорю о преподавателе, который побывал не только в теплых классах, а там, где была смерть. Я говорю о мудром, спокойном, рассудительном человеке, которому о стольком надо рассказать тем, кто еще в этой жизни не видел ничего. О человеке, который может найти подход к любому, даже к самому замкнутому, угрюмому студенту, — тут ее дыхание перехватило, и она закашлялась.
— Благодарю, со мной все хорошо. Мистер Гилберт, — она впервые назвала его по фамилии, и он с удивлением взглянул на нее, будто никогда не слышал своего имени.— Сэр, вы нужны своим ученикам; старым и новым. Им нужно, чтобы вы рассказали…
— О самой большой фальшивке этого мира? — он улыбался, но странно; в глазах было что-то темное, потерянное. — Наврать? Рассказать о том, во что сам не веришь?
— Если очень долго врать, вранье может стать правдой. — твердо проговорила Мадаленна. — Знаете, сэр, я вам недосказала историю про ту девочку. Она почти купила билет на корабль, собрала свой скарб и ушла из дома. А потом, в саду, на груде лопат и мусора обнаружила копию Тернера. Картину кто-то выкинул, она была не нужна, ее хозяина больше не было. Рыбаки спускались на берег, к небольшому дому. Это был их дом — там было тепло, хорошо и уютно, и вот тогда маленькая девочка решила, что она ни за что не уедет, пока не обретет свой дом там, где ее оставил отец. Разве это фальшивка?
Она повернулась к нему, но его лицо было непроницаемым. Она обидела его, набатом прокричало у нее в голове, и около груди защемило от того, что она могла обидеть этого человека. Теперь впереди шел он, а она едва поспевала следом. Синий костюм удалялся все быстрее и быстрее, особенно, когда застыла и старалась понять, когда он растворится так, что будет видна одна черная точка. Мадаленна хотела уже свернуть в другую сторону, когда Эйдин остановился и крикнул:
— Мисс Стоунбрук! Я один не доберусь!
Она молча подошла к нему, и снова шла первой. Швырк-швырк, шуршала галька; тихо постукивали каблуки ее туфель, а со спины слышались размеренные шаги. Кто знал, обижается ли он на нее, или нет, Мадаленна ничего не могла сказать, и, единственное, что ее растраивало — ее это не могло не волновать как прежде. Даже если она его не обидела сейчас, то нанесет этот удар, как только он заметит фамилию «Стоунбрук» в списке студентов. Это будет интересная пытка, видеть постепенно удивление, потом гнев, а потом разочарование. Она снова оказалась права; люди всегда уходили из ее жизни.
— Мисс Стоунбрук! — раздалось сзади нее. — Вы слишком быстро ходите.
— Прошу прощения. — они уже были на главной улице, и откуда-то слышалась музыка. — Сэр, я не хотела вас обидеть, поверьте…
— Мисс Стоунбрук, — мягко прервал ее Эйдин. — Вы меня нисколько не обидели, и я очень рад нашей беседе. — он протянул ей руку, и она твердо ее пожала. — Хорошее пожатие, особенно, для таких маленьких рук.
— Благодарю.
Рукав поднялся выше, и ожог ярко выделился на побледневшей коже. Мадаленна хотела отдёрнуть руку, но та все еще была в пожатии. Мистер Гилберт быстро посмотрел на нее, и осторожно опустил ткань на поврежденное место.
— Вы поранились?
— Это пустяки. Просто ожог.
— Как вы умудрились?
— Нечаянно опрокинула на себя чан с кипятком.
Эйдин хотел что-то сказать, но суровое выражение лица Мадаленны все сказало за нее, и он молча покачал головой.
— Не хочу показаться назойливым, — его улыбка стала теплее, и Мадаленна не удержалась от усмешки. — Но я буду рад быть вам хорошим знакомым.
— Я согласна. — негромко согласилась Мадаленна; пусть несколько дней в ее жизни будет отведено хорошему знакомому.
— Замечательно. Вам налево?
— Нет, прямо.
— Тогда, до скорой встречи, мисс Стоунбрук.
— Всего хорошего, мистер Гилберт. — она уже хотела повернуться и уйти, как невысказанный вопрос заставил ее застыть на месте. — Мистер Гилберт!
Эйдин повернулся и посмотрел на нее.
— Да?
— Мистер Гилберт, могу я задать вам вопрос?
Он подошел поближе. С какой-то стороны это было даже забавно; то, как то человек, который был одно время ей даже неприятен, стал внезапно тем, кого она не хотела терять. Долгими ночами, когда Мадаленна была маленькой, она просила послать ей хорошего друга, понимающего, доброго, умного и гораздо старше ее, потому что еще тогда она понимала, что рассказывать о своей жизни детям нельзя. Было бы слишком стыдно говорить, что Бабушка считает свою внучку убийцей; было бы слишком стыдно говорить, что ее семья совсем другая, там нет тепла и любви, а только холодный мрамор. И теперь, когда взрослая Мадаленна почти совсем разуверилась во всем человеческом, ее вдруг услышали и послали того, кто верил ей, кто слушал ее; взрослая Мадаленна вдруг поняла, почему она стронилась этого мистера Гилберта — он понимал ее, а она никому не позволяа этого, потому что там, в глубине души, хранились такие страшные секреты, от которых слова застывали на губах.
— Конечно. Что успело произойти за время нашего прощания? — он смеялся, а Мадаленна была готова упасть в обморок от волнения прямо на камни.
— Я хотела спросить. Что делать человеку, который знает кое-что про себя, что может разочаровать, нет… — она путалась в словах, но Эйдин спокойно ждал, словно никуда не спешил. — Не разочаровать, но заставить заподозрить себя в чем-то плохом, хотя несколько дней это плохим и не казалось.
— Вот как? И что же на кону?
— Дружба. — без запинки ответила Мадаленна. — Это слишком эгоистично?
— Все люди по-своему эгоистичны, мисс Стоунбрук, — задумчиво проговорил мистер Гилберт. — Тут важнее причина, по которой этот человек не хочет рассказывать об этом.
— Он не хочет ранить чувства другого. Не хочет, чтобы тот расстраивался.
— Цель благородная. — он снова улыбнулся, и Мадаленне стало немного легче. — Тогда, полагаю, что все должно разрешиться в пользу этого человека.
Ветер, дувший с набережной, усилился, и до Мадаленны дошел запах морских водорослей. Вода цвела, становилась зеленой, как в сказках про русалок, и по ее спине снова прополз холод — вон он, последний аромат этого лета — зеленые водоросли, такие неприятные, когда нога наступала на них под водой, и все же без них она не могла представить ни одного лета. Их выбрасывало на поверхность, и они сохли на желтом песке, становясь похожими на листья. В детстве мама говорила ей, что это ветки деревьев Подводного царства, и Мадаленна верила.
— Вы уверены?
— Ни в чем никогда нельзя быть уверенным до конца, но чистые намерения всегда дают чистый результат. Это непреложный закон Вселенной.
Ей оставалось только кивнуть и надеяться. В случае чего, ей хватит силы и храбрости напомнить мистеру Гилберту его собственные слова; она сможет. Он церемонно снял шляпу, улыбнулся, и его фигура становилась все меньше, пока не превратилась в едва различимую точку. Его наверняка где-то ждали, и он, наверное, разучил почти весь город, но ее тоже ждали. И от того, что она кому-то нужна, стало очень хорошо. Аньеза ее ждала, и Мадаленна почти бегом пустилась прямо по улице, где еще слабо пахло еловым одеколоном. Последний день лета выдался отличным.
========== Глава 9 ==========
Комментарий к Глава 9
буду очень рада вашим комментариям).
Время близилось к утру, а Мадаленна еще и не ложилась — как была в старом сарафане, так и сидела, низко склонившись над серыми листами. Строчки бегали из стороны в сторону, но все никак не хотели дописываться, и ей пришлось признать, что она встала в ступор. Новый, первый учебный день должен был начаться через несколько часов, через три с половиной часа должен был прибыть ее автобус, который довез бы ее до Портсмута, а там и до Лондона, а сна так и не было. Да она все равно бы и не заснула. Сентябрь приходил всегда с холодным осенним ветром, в котором всегда чувствовалось что-то сырое и железное, листва падала все чаще и чаще, и окно ей разрешали открывать все реже и реже — Хильда редко позволяла Полли убираться в комнатах ее внучки — и в такие ночи Мадаленна любила свернуться под одеялом, прислушаться к вою ветра и представить себя небольшой мышью-полевкой, которой хорошо и удобно в своей норе, где ее ничто не побеспокоит. Но этот сентябрь начинался по-другому, и образ мистера Гилберта неотступно вставал перед ее глазами, стоило ей лечь в кровать и накрыться с головой пледом. Она должна была написать эссе и не написала. Она обещала себе каждый день, что возьмется за ручку и легко настрочит пять листов о важности старой культуры и не сделала этого. Каждую ночь к ней приходили кошмары в лице строго декана, который возвещал ее о том, что она потеряла стипендию из-за плохих оценок, и Мадаленна ворочалась на горячих подушках, пытаясь понять — это сон или реальность. В эту ночь кошмары снова ее одолели, и сонная, недовольная, она подумала, что те видения с фатой и алтарем были не так уж и плохи. Разумеется, срок сдачи эссе можно было отсрочить, сдать позже и не потерять при этом ни одного балла. Но ведь она была Мадаленной Стоунбрук — отличницей, сдававшей все вовремя и до срока; ей гордились и строгий мистер Лойтон, и консервативный мистер Флинн. Она не могла взять и подвести замечательных преподавателей, не могла она и упасть в грязь лицом и перед мистер Гилбертом. Мадаленна волновалась, и это волнение подняло ее из кровати и погнало к письменному столу в двенадцать ночи. Сложно было представить его реакцию, когда бы он увидел ее, сидящую за партой; он наверняка бы решил, что все это время водила его за нос, и от этих мыслей ей становилось не по себе. Ей вовсе этого не хотелось бы. С какого момента мистер Гилберт стал таким значимым; на этот вопрос она сама затруднялась ответить. Возможно, тогда, когда бросился на защиту бедной лошади. Или тогда, когда помог и довез ее до дома, а не кивнул вежливо головой и уехал. Или тогда, когда отвечал на все ее вопросы и улыбался в ответ на ее суровость и угрюмость. Мадаленна не знала, не была уверена. Она знала точно то, что ей было важно его мнение; что она его уважала, и ей было бы неприятно, если бы в его взгляде прочиталось разочарование и презрение.