Мурьян нажал кнопку звонка. Из-за калитки не было слышно, прозвучал ли звонок в доме. Он уже собирался повторить сигнал, когда за окном второго этажа дрогнула занавеска.
— Нажми на ручку и заходи! — прозвучал искаженный динамиком скрипучий голос, в котором очень трудно было бы различить обычные для Джозефины льстивые интонации.
Щелчок в замке засвидетельствовал, что устройство сработало, и Мурьян оказался в саду. Вдоль накрытых толем штабелей стройматериалов, словно вдоль крепостной стены, он добрался до входа, где в дверях уже стояла хозяйка. Мурьян подумал, что до сих пор ему случалось видеть Джозефину лишь за стойкой, где она, видимо, стояла на приступке, теперь же она выглядела куда менее рослой и более гибкой, чем казалась в накрахмаленном халате. Волосы, на работе закрытые белой наколкой, обладали цветом спелой ржи и были коротко, по-мальчишески подстрижены, лишенное косметики лицо как бы посерело и утратило выражение, и даже глаза представлялись как бы потухшими — наверное, она еще не проснулась по-настоящему.
— Привет, Язеп! — поздоровалась она, словно бы ничуть не удивившись. — Если пришел в гости, придется немного обождать. Приберу комнату, наведу лоск на свой фасад, тогда посидим за чашкой кофе. По-моему, она нам обоим не помешает.
— Можно тем временем полюбоваться твоей колымагой? В жизни не сидел в такой шикарной машине.
— Чувствуй себя как дома. — Она сняла с гвоздика ключи и протянула Мурьяну. — Заодно принесешь мне сумку, вчера приехала так поздно, что не осталось сил разгрузиться.
Ни в салоне, ни в багажнике машины никакой диссертации, разумеется, не оказалось. Непонятным представлялось лишь то обстоятельство, что сумка, сильно пахнувшая натуральным кофе, была совершенно пуста и словно бы даже протерта мокрой тряпкой после опустошения. Когда это она успела? Ночью, с утра? И почему не помнит? А может быть, Олег Давыдов и в этом ей помог? Вопрос на вопросе, и на каждый из них надо, не вызывая подозрений, найти ответ. Необходимость эта угнетала Мурьяна, но все же приятно было еще немного посидеть в комфортабельной машине, откинуться на сиденье, почувствовать прикосновение эластичной кожи и представить, что он стремглав мчится по приморскому шоссе, оставляя позади «Волги» и «Жигули», не говоря уже о тарахтящих «Запорожцах».
Обстановка внутри дома была, наоборот, весьма скромной. Возникало впечатление, что она носит временный характер в ожидании лучших времен, когда можно станет развернуться во всю ширь — оклеить стены гобеленовыми обоями, повесить чешские хрустальные люстры, поставить финскую мебель.
— Для меня крепкий кофе — вместо утреннего завтрака, — словно оправдываясь, проговорила Джозефина, поставив чашечки на подлокотники, — без него не могу прийти в форму.
Теперь, в ожидании наслаждения от первого обжигающего глотка, глаза ее радостно загорелись. Других перемен в ее внешности не произошло — тот же длинный халат, из-под которого виднелись ноги в домашних туфлях, лицо по-прежнему без грима, посвежевшее после душа. Странно, но такой Джозефина, хотя и казавшаяся постаревшей и усталой, нравилась Мурьяну больше, чем обаятельная хозяйка бара с неизменной гостеприимной улыбкой на кроваво-красных губах.
— Самообслуживание, — сказала она, придвинув кофейник так, чтобы гость мог достать его. — Отдыхаю по методу контраста и потому дома не делаю ничего из того, что приходится на работе.
— А наоборот? — спросил Мурьян, наливая себе кофе. В действительности он любил только чай, но не хотелось обижать Джозефину. — Если бы ты попробовала быть на работе такой, как сейчас? Естественной, свободной, без всяких штучек…
— А мне казалось, что вам как раз и нравятся всякие дешевые выходки, — серьезно ответила Джозефина. — Что мужчины на отдыхе хотят почувствовать себя словно в каком-то другом мире. В рижском ночном баре я была совсем другой, там я старалась создать атмосферу уюта — чтобы клиенты помнили о своих женах и не очень перебирали.