— Решайте, мессер! Просто кивните, просто смежьте веки в знак согласия. Скорее же! — И, повернувшись к двери: — Малимор, где ты?! Поспеши!
Синьор Бенедетто вскакивает с кресла и надвигается своим одутловатым лицом вплотную к лицу Обэрто:
— Так да или нет?
Смотреть на него магус не в силах, глаза закрываются сами собой.
— Малимор! — гремит бас. — Дай ему противоядие, да не тяни, слышишь! Не хватало еще, чтобы!..
Дальше — тьма, забытье.
И почему-то нестерпимо жалобно воют собаки.
2
Сквозь пустоту, сквозь ничто, через бездны пространства и времени — женский голос:
Пришел котик на порог, на порог
в теплый в темный вечерок, вечерок
Попросил он творога да молока, —
кот по имени Пушистые Бока. —
«Дай, хозяюшка, скорей — да не жалей.
Я ведь сяду у дверей, у дверей.
Колыбельную спою я свою,
в этом доме, где добро да уют.
Коли в двери постучит средь ночи
гость недобрый — ты, хозяйка, молчи.
Я его-то не пущу, так и знай,
чтоб не потревожил дитятке сна».
3
— Позвольте, господин?
— Входи, Мария. Воду поставь на столике, еду тоже. — Голос Фантина на мгновение становится тише, он и так едва слышен, а тут и вовсе не разобрать — какое-то вопрошающее бормотание, не голос. Предлагает ей деньги, что ли? Судя по металлическому звону, взяла. Ну, Бог с ними с обоими, лишь бы не в комнате принялись играть в зверя о двух спинах, а то ведь не заснешь под скрипы да вздохи! А спать…
А спать и не хочется.
Хлопает дверь: Мария ушла, Обэрто не успел ее рассмотреть, поскольку лежит ко входу затылком. «И это обнадеживает, — думает он с легкой насмешкой. — Был бы совсем плох, положили б наоборот, ногами к двери, чтобы легче потом выносить».
— Где?.. — и не договорив, он вспоминает все, вплоть до бешеного крика синьора Бенедетто («Решайте, мессер! Скорее!..») и воя собак.
Только вкуса противоядия не может вспомнить, как ни старается.
— Ну наконец-то! — восклицает Фантин. — Я уж думал, мессер, синьор Бенедетто ошибся.
«Кое в чем он действительно ошибся». Но говорит Обэрто другое:
— Где мы?
Он уже понял: не в покоях семейства Циникулли. Даже если предположить, что на вилле где-нибудь имеется комната с таким затрапезным потолком и траченными временем стенами, все равно гулу людских голосов, характерным кухонным запахам, звукам с улицы там взяться неоткуда.
Фантин появляется в пределах видимости с подносом в руках, на подносе — дымящийся, источающий аппетитные запахи бульон. «Виллан» присаживается рядом с кроватью и явно собирается кормить Обэрто с ложечки, как младенца. Вскорости выясняется, что это ни к чему, магус за прошедшее время (кстати, а сколько именно времени прошло-то?!) поправился — не настолько, чтобы применять сильные заклятья вроде «inflammari», но достаточно, чтобы питаться самостоятельно. Фантин, оставшись не у дел, пожимает плечами и начинает рассказывать, что же с ними случилось на вилле.
Рассказ его полон темных мест (или, если угодно, белых пятен) — не из-за желания Фантина о чем-то умолчать, а по более прозаической причине. После того, как охранник подстрелил магуса, в библиотеку ворвались люди синьора Леандро, связали «виллана» и уволокли в какой-то чулан, где и продержали довольно долго, в темноте, среди клочьев паутины, в соседстве с наглыми крысищами. Крысищи щекотали Фантина влажноватыми усами, скреблись и вообще вели себя крайне вызывающе. Он, конечно, пытался освободиться (а кто бы на его месте стал безропотно ждать милостей от фортуны?!) — но, увы, пленители хорошо знали свое ремесло, да спустя какое-то время, кстати, и навестили Фантина в его узилище, велели вести себя тихо и поволокли обратно на второй этаж, только уже не в библиотеку, а в одну из соседних комнат. Там пленника дожидался синьор Бенедетто, каковой и пояснил вкратце ситуацию: рассекречивать мессера магуса нельзя, а потому надо бы поместить его, хворого, не на вилле, а где-нибудь в городе. Сыщет Фантин подходящее местечко? А как же, ответил тот, сыщет, как раз есть на примете одно такое.
С помощью слуг (тех самых, что недавно вязали и заточали Фантина в чулане) беспамятного мессера Обэрто переправили в указанное место, даже приставили на какое-то время Малимора — то ли соглядатаем, то ли помощником, то ли тем и другим одновременно. Фантин его терпел-терпел, да потом, знаете, пару раз обидел невзначай: кипятком брызнул, на ногу наступил, то, се — серван и убрался, весь из себя оскорбленная добродетель маленького росту. По правде сказать, он Фантину еще тогда, в библиотеке не понравился: чего визжать, спрашивается?
Ну вот, значит, Малимор убрался, синьор Бенедетто с тех пор посылает его раз в сутки наведаться, про здоровье мессера расспросить, а в прочее время предоставляет больного заботам Фантина. Предоставляет не зря: хоть и звонил тогда гриммо в колокол, да, видать, ошибся! И собаки, что несколько дней по ночам выли, аж Рубэр умаялся их палками охаживать — тоже позаткнулись; верная, значит, примета. А главное — вон вы как, мессер, на супчик-то накинулись, загляденье одно, видела б вас моя матушка-покойница… а? нет-нет, это я не в прямом смысле, она не воскрешенная, откуда, никогда у меня таких денег не будет, опять же, даже если и наво… насобираю, обязательно ведь ресурдженты поинтересуются, откуда, мол. Да и, знаете, матушка моя была нрава сурового, поэтому… ну, я бы подумал, прежде чем… Это знатным господам приличествует предков оживлять, а простой человек и без таких излишеств обойдется. Что? Батюшка? Не-е, батюшку я не видел никогда, его в какой-то пьяной драке зарезали, он грузчиком был в порту или что-то вроде того. Точно не знаю, матушка не любила рассказывать. Наверное, выпивал да и поколачивал ее, сами знаете, нравы у «тощего народа» дикие. Я ведь почему в «вилланы» подался? — какая-никакая, а все ж таки честь у нас имеется, традиции, достоинство. И тут неважно, кто ты по происхождению, тут, мессер, иное ценится. Чего своими силами, умом добьешься — то твое.
— Есть и другие пути, — осторожно говорит Обэрто, отодвигая в сторону пустую миску. — Тем более в таком городе, как Альяссо.
— Без денег, без знакомств, без отца и матери? — в голосе Фантина сарказм звенит предельно дерзко, почти вызывающе. — Мессер, я допускаю, что вы лучше меня знаете законы Республики. Но я, пожалуй, лучше вашего разбираюсь в жизни.
— Помоги-ка мне, — Обэрто медленно, стараясь не делать резких движений, отбрасывает одеяло и садится на кровати. — Ты помнишь, что говорил синьор Бенедетто?.. Ах да, тебя же тогда не было в комнате! Впрочем, неважно, если не веришь мне, спросишь при случае у синьора Аральдо. Каждый из них начинал обычным купцом и получил титул за заслуги перед Республикой.
— Я не могу начать обычным купцом, мессер, — язвительно замечает «виллан». — И давайте оставим этот разговор. Вы пришли в Альяссо не затем, чтобы перевоспитывать таких, как я, верно? — Он, отвернувшись, наводит порядок на столе, преувеличенно громко звякает ложками, мисками, переставляет небольшие песочные часы, сдвигает вещицы, которые раньше покоились в карманах Обэрто, в том числе — альбомчик. — И, между прочим, — добавляет, — я здесь тоже не для того, чтобы приглядывать за всякими там законниками, далее если они — магусы! Если б вы меня тогда не заставили… Но все равно, я обещал помочь вам, а не выслушивать всякую… ерунду!
— И тем не менее мы еще продолжим этот разговор. В другой раз. А сейчас… — Обэрто делает попытку встать на ноги — и ему удается! — Скажи, когда должен прийти Малимор?