Вот и скучают парни друг с дружкою да с урной Папы Карло. Хлюпик Раффаэль, Vox larvae, — и тот примостился за другим столом, нос воротит, будто не с ними в компании пришел. Заметил пышногрудую служанку, увязался следом, локтем ее локотка касается, в ухо что-то ласковое мурлычет — так и ушли вдвоем.
Костехранители переглядываются, Арнольдо пожимает плечами: пусть идет. Папа потом, если что, скажет свое веское слово. А до тех пор — блуди, «голосок», давай.
Презрев правила приличия, увяжемся, читатель, за Раффаэлем и его новой подружкой. Мы бы, может, и оставили их наедине, но смущает совпадение: служанка — та самая, с которой столкнулся в коридоре Обэрто.
Да и маршрут, которым следуют эти двое, — необычный. Ну что, скажите на милость, делать двоим едва познакомившимся молодым людям в квартале ювелиров? Рановато еще для обручальных колец, не находите?
И все-таки «голос» уверенно ведет служанку к одной из ювелирных лавок — причем, судя по вывеске и обстановке внутри, не самой бедной!..
4
Вы, проницательный читатель, уже догадались, в чем дело, верно? А вот наивный барабао только сейчас заподозрил неладное.
У него, сердечного, вообще дела идут хуже некуда. Обычно-то, поразвлекшись, барабао незаметно выскальзывает из шитья и убирается восвояси. Но на сей раз, едва он попытался покинуть узор, в который вплели его умелые руки безымянной госпожи, как обнаружил, что ткань держит крепко, да и настоящие нити не спешат отпускать его на свободу. Тут уж не до сладострастий, тут, господа, у барабао начинается самая настоящая паника, потому что отросток, застрявший в шитье, это не рука в кувшине с узким горлышком, это, скорее… а впрочем, обойдемся без дерзких сравнений, добавим лишь, что никогда прежде барабао в такие переделки не попадал, вообще не мог вообразить, что кто-то способен пленить его столь подлым образом. И поэтому вполне справедливо подозревает в случившемся участие неких зловредно настроенных сил. Как минимум — сил недружелюбных.
Подозрение переходит в уверенность, паника — в обреченное «попался!», когда барабао посредством других своих отростков наблюдает происходящие с магусом метаморфозы. Все это время Обэрто, укрывшись плащом и повернувшись лицом к стене, мирно похрапывал, как и положено добропорядочному больному, но вот теперь он заворочался во сне, плащ съехал, лицо перекосилось, как будто нос, брови, уши, глаза — все это было изготовлено из теста и от движения целостность картинки нарушилась. Нечто подобное наблюдал уже Фантин — причем здесь же, в «Сапоге»!
Только теперь вместо мужского лица проявляется женское — ну да, разумеется, той самой служанки, которая несколько аве-марий назад вошла в ювелирную лавку маэстро Тодаро Иракунди.
5
— Маэстро занят, — роняет без малейшей тени почтения мальчик, встретивший «голос» и его спутницу у входа в лавку. Собственно, как видим, это не совсем лавка: здесь живут, изготавливают разнообразные предметы (ювелир работает и златокузнецом, при необходимости может изваять скульптуру или подготовить проект внутреннего убранства какого-нибудь палаццо); здесь также продают то, что делалось не под заказ или же не было выкуплено владельцами. Выбор готовых изделий невелик: пара солонок, подсвечники да вазы…
Здесь не нуждаются в средствах, не гонятся за заработком. Поэтому могут позволить себе мягко, но настойчиво указать на дверь клиенту не слишком богатому: маэстро занят, досадно, а что поделаешь! Заходите в другой раз (когда поднакопите деньжат) — и дверь перед носом захлопнут. Вежливо.
Подмастерье уже настолько привык отваживать «мелочевку», что теряется, когда девица, не обратив внимания на его слова, пересекает узкое помещение магазинчика, по-хозяйски толкает дверь, ведущую в мастерскую, и входит туда.
— Но… — только и успевает пискнуть мальчик. Мысленно он уже прикладывает лед к своим ушам, которым — эх! — достанется от маэстро.
— А вам чего? — насупленно роняет он «голосу». — Тоже?..
— А я на улице подожду, — тот с неожиданным смирением улыбается и действительно выходит на улицу. Вот пойми ж ты этих, свихнутых!..
Мальчик выжидает немного, чтобы убедиться: гость не обманывает; но следить за ним все время никак нельзя, нужно скорее бежать в мастерскую и если не упредить, то хотя бы уменьшить гнев Тодаро Иракунди. Однако, едва мальчик берется за дверное кольцо, маэстро по ту сторону раздраженно рычит:
— Больше ко мне никого не впускать! И сам не смей входить, слышишь?
— Да, маэстро.
Он прижимается ухом к замочной скважине, обмирая от любопытства и ужаса быть застигнутым за этим занятием. И слышит, как некий мужчина (кто таков? откуда взялся?!) спрашивает:
— Вы могли бы изготовить точно такой же?
Далее следует ругань маэстро — отборнейшая, мальчик уже и не помнит, когда Иракунди в последний раз так свирепствовал.
— Отойди, — велит ему «голос», который вернулся и теперь стоит у входа в лавку. — Некоторые разговоры сходны с медленно действующими ядами, этот — из таких. Отравишься — рано или поздно умрешь. Налей-ка мне лучше вина. — И он, взяв табурет, усаживается на улице у входа в лавку с твердым намерением не пускать сюда никого, пока мессер Обэрто не закончит беседу с маэстро Тодаро.
6
Когда вошедшая в мастерскую женщина вдруг превратилась в мужчину (аккурат в то же время, когда застрявший в шитье барабао узрел метаморфозы, произошедшие с псевдо-Обэрто в «Стоптанном сапоге»), в первую минуту Тодаро Иракунди изрядно струхнул. Хотя, видит Мадонна, никто в этом городишке не рискнул бы утверждать, что маэстро — робкого десятка! Те, кто в этом сомневались, либо успели вовремя (и прилюдно!) отказаться от своего мнения, либо раньше срока узнали правду об устройстве Ада и Чистилища.
И все-таки он перепугался.
За долгие годы Тодаро нажил не одну чертову дюжину врагов: все эти вдовы, сыновья, лишенные отцов, и прочая, прочая. Прежде-то сам папа (не Карло — римский) покровительствовал маэстро; по правде сказать, было за что: чеканы для монет, несколько талантливо выполненных медалей, дароносицы, реликварии… всего не перечислишь. Да и в стеклодувном ремесле маэстро разбирался не хуже венесийских мастеров — зря, что ли, учился у некоего искусника с острова Мурано?!.. Словом, пока Тодаро оставался при папском дворе, он был защищен от нападок недоброжелателей.
Однако и восседающие на престоле Петровом — смертны: и вскорости после кончины покровителя маэстро Иракунди пришлось в спешном порядке оставить Ромму, а также позабыть на какое-то время о Фьорэнце, Венесие и прочих крупных городах. А впрочем, в Альяссо тоже жизнь на месте не стояла!
Здесь Тодаро взял под свою опеку местный Папа. Власти у него, пожалуй, было больше, чем у покойного Евгения Упорствующего, но и ко всякого рода вольностям призрак «крестного отца» относился не в пример суровее. Маэстро пришлось научиться обуздывать свой взрывной темперамент: единожды дав согласие сотрудничать с Папой, он уже не мог пойти на попятную. Да и некуда было ему бежать: нынче за мертвого Тодаро Иракунди во всех прочих местах платили больше, чем за живого. Сам Карло и дал ему понять, что к чему; но он же без обиняков заявил: «Пока ты со мной, твои враги — мои враги». И велел костехранителям показать Тодаро содержимое холщового мешка, принесенного вместе с Папиной урной.
Тодаро узнал головы тех троих. При жизни они считались лучшими брави Фьорэнцы, то бишь наемными убийцами.
В тот день Иракунди и Папа заключили договор, который ни одна из сторон не нарушала все эти годы.