Когда все было готово, Ганди удалился в дорогое его сердцу убежище, Ашрам Сабармати, около Ахмедабада, и там, погрузившись в размышления, стал ожидать в кругу любимых учеников своих появления тех, кто должен был его арестовать. Он томился по тюрьме. В его отсутствие вера Индии обнаружится еще ярче. «А он найдет покой, который, быть может, заслужил»…[106]
Вечером 10 марта, вскоре после молитвы, явилась полиция. Ашрам; был предупрежден об ее прибытии. Махатма отдался ей в руки. По дороге в тюрьму он встретил Маулана Хасрат Могани, своего друга-магометанина, который прибежал издалека, чтобы обнять Ганди. Его отвели в тюрьму вместе с издателем Yuong India Бенкером. Жена Ганди получила разрешение проводить мужа до порога тюрьмы.
В субботу 18 марта, в 12 час. дня, начался «большой процесс»[107] перед окружным судом и выездной сессией Ахмедабада. Процесс велся с редким благородством. Судья и обвинитель соперничали друг с другом в чисто рыцарской учтивости. Никогда Англия не подымалась в борьбе до таких высот великодушного беспристрастия. Судья Брумсфильд искупил в этот день много грехов правительства. Рассказ о процессе, опубликованный друзьями Ганди, появился частью в европейской прессе, и слух о нем дошел и до Франции. Поэтому я только намечу в немногих словах его ход.
Почему правительство решилось арестовать Ганди? Как могло оно, не решаясь на это целых два года, избрать для приказа об аресте как раз тот момент, когда Махатма собирался сдержать возмущение своего народа и, казалось, являлся единственной преградой против насилий? Было это непостижимым заблуждением? Или же оно хотело подтвердить страшные слова Ганди!: «Кажется, правительства хочет видеть нашу страну усеянной трупами, охваченной пожарами и грабежом, чтобы иметь предлог расправиться с нею!» Положение правительства было поистине тяжелое. Правительство уважало и боялось Ганди. Оно хотело бы погубить его; но сам Ганди не щадил его. Махатма осуждал насилие; но его непротивление оказывалось еще более революционным, чем любое насилие. В те самые дни, когда он противился проведению гражданского неповинения масс 23 февраля, накануне Конгресса в Дели, он опубликовал одну из своих статей, наиболее грозных для британского могущества. Дерзкая телеграмма лорда Биркснхэда и Монтегю подстегнула Индию.[108] Ганди в порыве гнева принял оскорбительный вызов.
«Никаких компромиссов с Империей, пока британский лев не спрячет перед нами своих окровавленных когтей!.. Британская Империя, построенная на организованной эксплоатации физически более слабых племен земного шара и на общепризнанном господстве грубой силы, не сможет существовать дольше, если есть справедливый бог, управляющий вселенной. Давно уже пора британскому народу отдать себе отчет в том, что борьба, начатая в 1920 г., есть борьба, которая будет доведена до конца, пусть она длится месяц, год, или месяцы и годы… Я молю бога дать Индии смирение и силы, достаточные для того, чтобы соблюсти до конца непротивление злу насилием. Но нельзя сносить безропотно дерзкие вызовы Британской Империи…»
Обвинение было основано на этой статье и на двух других, более свежих.[109] Ганди вменялось в вину «возбуждение неприязни, ненависти и презрения к законам и установленному правительству его величества». У него не было защитника. Он признал себя виновным по всем пунктам обвинения.
Прокурор из Бомбея, Странгмэн указывал на то, что три инкриминируемые статьи не представляют исключения, что они являются частью целой кампании, развиваемой в течение двух лет против правительства, и он доказал это рядом цитат. Он признал высокое достоинство Ганди. Но зло, которое могли причинить эти статьи, было бы тяжким бедствием для страны. Он возложил на Ганди ответственность за кровавые события в Бомбее и Чаури-Чаура. Да, конечно, Ганди проповедывал не противление злу насилием, но в то же время и вражду. Следовательно, он повинен в насилиях, учиненных народом.
Ганди попросил слова. Угрызения совести, тревоги, сомнения последних дней относительно правильности решений, которые он должен был принять, беспокойство за то, какой отзвук они найдут в сознании народа — все это рассеялось. Он овладел своим духом и в нем воцарилась ясность. Он принимал все, что произошло, и что могло бы еще произойти, как нечто неизбежное, о чем он мог пожалеть, но что обязан был перетерпеть. Он выразил свое согласие со всем, что говорил прокурор. Да, он ответствен! Да, он ответствен всецело за все! Он проповедывал вражду, проповедывал ее еще гораздо раньше, чем предполагает обвинение. Это его страсть. Он принимает на себя весь позор Мадрасских беспорядков, «дьявольских преступлений» Чаури-Чаура и «безумных насилий» Бомбея…