Короткое как жизнь лето в России — ценный подарок. Мне удалось поймать прыткую ящерицу. У неё отвалился хвост. Обнажилась пугающая краснота на обрубке. Являлось вспышкобразное осознание что, всё что делается — правильно. А потом увлекало уже что-то другое. Фильм про металлический ёж в клетке, как визуальная головоломка. Страна детей и только один изгой знал, как вынуть ежа из клетки. Он кричал в конце, витая лестница.
На уроке труда я не мог вставить нить в игольное ушко, не мог просто сосредоточиться, даже как-то пожаловались родителям. Меня отметила учитель по французскому. 1 п класс.
Центр города. Лифт. Восьмой этаж. Новая школа перед домом. Живи не хочу, но воздух только казался чистым, много заводов грозили убить по словам знающих людей, коих всегда большинство.
Одними из последствий сотрясения ГМ стали укачивания в колёсном транспорте. Я зажимал голову между коленями, чтобы хоть как-то стабилизировать тряску, но это редко помогало. Я наблюдал, как люди, к которым кто рядом подсаживался вибрировали раздражением, как гидра из программы про животных — сжимается от тычка. В том же автобусе я смотрел на путь следования: я сидел, но продолжал двигаться. Сидеть и смотреть в окно и при этом ехать только вперёд. Иногда машина сдавала назад, но это в особо редких случаях, у назад нет пути. Я хотел, чтобы все знали кто о чём думает и так бы воцарился рай точно из тонких брошюр для самых маленьких свидетелей. Видеть они видели, а схватить не могли.
У всего двора были погоняла на весь сорт 90 х: скрудж, терминатор 10, подлиза из мишек гамми. У меня кликуха была Чикибряк. Почему Чикибряк. Я мастерски владел метанием ножа в землю и всегда побеждал в земличках. Когда стоишь в начерченных полукругах и отхватываешь территорию врага там, где нож воткнётся. Не втыкается — ходит другой.
Такая простая радость была когда раз в месяц доставляли новую порцию песка, ибо старый весь растащен и загажен кошарами. Я всегда строил сахарную ферму, когда в выкопанную яму струйкой падает речной минерал. Мне говорили, чтобы я перестал пристально смотреть на лица людей, особенно женские. Какая-то мамина подружка настоятельно порекомендовала ради интереса сводить меня к новенькому по нервам врачу. Я нормально ответил на все его заковыристые вопросы, а он всё время спрашивал понимаю ли я вопрос. Он, увидев мою жирнющую медкарту, перестал думать и дописал, что у меня обнаружена вялотекущая шизофрения. В школу я после выписки пошёл только через три месяца после третьего сентября. Меня долго отказывались брать в первый класс, потому что уже зима, холодно да и тупая травма головы была.
Уже не вписался в систему: вот надо во что бы то ни стало идти в первый класс на первое сентября, чуть позже — просто немного подожди год. Меня взяли и я не мог вдеть нить в ушко на трудах. Каждый грёбаный урок я промахивался и промахивался, пожаловались матери. Я просто не мог попасть в дырочку, маленькую и узенькую, не мог догадаться закрыть один глаз, чтобы прицелиться. Я просто наблюдал это и приходило что-то из тёмных глубин: зачем это делать, зачем что-то во что-то вставлять сорок минут.
У всех были денди, но у меня же имелось нечто невообразимое — компьютер из игр, которые загружались с помощью плёнки аудиокассет. Я прыгал по кругу в зале и причитал: *название игры* загрузись, *название игры* загрузись. Малейшая помеха в загрузке и надо было перематывать и загружать снова. Жёсткие квадратные игры без сохранений и хоть какого-либо смысла. Но мой ум жаждал денди. У меня появилась она, ум возжелал сегу, плэйстэшн. Но затем до нас дошли слухи о существовании персональных компьютеров, где можно хранить до фига игр и мутить всё что хочешь: и кино смотреть на дисках, и музыка.
Все ходили в одной и той же одежде, состоящей из 2 комплектов: повседневка, спортивка. У тех, кто трясся на диско имелся вечерний туалет. Я всегда хотел на дискотеку, но мать не пускала, потому что там не было ни дня, чтобы кого-то не запинали. Как предостережение — туша старшего брата с отбивной вместо лица после одного из ночных походов за шикарными приключениями под туц туц музыку.
Одна из моих одноклассниц всегда диву давалась, когда меня называли Санёк. Она не могла постигнуть, как можно таким словом звать вместо Саша. Она влюбилась в меня, как и наша классная руководитель, которой было за семьдесят да ещё и с таким обидным погонялом, которым её щедро наградили ещё при моём отце. Мой отец в одно прекрасное время вышел к доске, взял указку, как шпагу и объявил на весь класс, что эта училка осквернила кончик его шпаги.