Вот к этим двум незнакомым мужчинам (толстому и тонкому — так он их про себя обозначил) Махмуд и обратился со своим предложением принять его на работу. Ну ведь был уже у него похожий случай, тут же, неподалеку, в цирке шапито. Он тогда тоже пришел просто с улицы, поговорил с директором, и его приняли.
— А что умеешь? — спросил толстый.
— Лезгинку…
— Ну, лезгинку… это на Кавказе любой… даже я! — отмахнулся толстый мужчина, и Махмуд с сомнением поглядел на его могучий живот, который с трудом умещался в пиджаке.
— Еще чего можешь? — спросил другой, худой и складный с вьющимися седоватыми волосами, но вовсе не старый еще человек.
— Цыганочку могу…
— Ну уж цыганочку это вообще любой забацает, только стакан налей! — усмехнулся седой и красивый.
— Цыганочку? — переспросил толстый. — С выходом?
— Ясное дело, с выходом, — подтвердил Махмуд.
— Ну, давай на сцену и повеселее! — разрешил толстый.
— Зачем, Анатоль Сергеич? Нам с вами только цыганочки деревенской не хватает для полного счастья, — заворчал седой. — Вон артисты уже идут, работу пора начинать…
— Да ладно, Коля! Вспомни, как Моцарт восхищался игрой уличного скрипача. Помнишь? А Сальери на него за это злился… ну точно, как ты сейчас. Не будь занудой. Поглядим, как простой народ может цыганочку забацать… я, правду сказать, давно уже не видел…
— Так в «Дон Кихоте»…
— Да брось ты! Там характерный танец. Постановка. Какая же это цыганочка…
У толстого Анатоль Сергеича, похоже, было хорошее настроение. Балетмейстер Коля пожал плечами и спорить не стал.
Так начался просмотр.
Махмуд выдавал цыганочку на полную катушку с выходом, с истинно цыганским форсом, даже с хулиганством. Словами этого не передать — надо видеть. Возле сцены уже стояли готовые к репетиции артисты и смотрели, как под собственное «тари-тари-тари-та» выдает залихватскую, никем из них до сих пор в полной красе не виданную, цыганочку тоненький легконогий паренек… по сути, совсем мальчишка…
— Откуда он взялся такой?! — с неподдельным интересом спросил нынешний основной солист ансамбля. — Молодой ведь совсем! Из Ленинградского хореографического? Нет, там такому не учат, — оценил он неожиданное хулиганское па…
— Да с улицы просто… вот подошел и говорит: мол, давайте я вам цыганочку забацаю… — весело отозвался художественный руководитель, очень довольный интересным представлением, которое он неожиданно устроил для своей труппы.
— Ну а теперь лезгинку давай! — крикнул он Махмуду.
— Пожалуйста…
— Да врет он всё! Слушайте больше! Какой же это уличный… смотрите, линия какая! А растяжка… десять лет учиться надо, прежде чем так вращаться будешь! — бормотал солист. — Вот не пойму только, откуда он такой взялся? Из нашего, что ли, московского?! Ну, могут у нас, конечно, характерный танец поставить, но чтобы с этакими штучками…
— Хватит! Идите сюда, молодой человек! — позвал художественный руководитель. — Как вас звать-величать?
— Махмуд… Алисултанович…
— Ну и чего вы от нас хотите, Махмуд Алисултанович?
— Чтобы взяли в ансамбль…
И так как возникла томительная пауза, добавил упавшим голосом:
— Зарплату можно маленькую… самую маленькую. — Он мог бы, конечно, и совсем без зарплаты, но дома не поймут.
— Хорошо. Берем!
— Что мне нужно теперь делать? — Махмуд не ожидал, что всё вот так просто и быстро…
— Прямо сейчас беги на второй этаж, найди комнату, на которой висит табличка «Отдел кадров», дай им свою трудовую книжку и скажи, что Анатолий Сергеевич велел оформить тебя солистом танца.
— Спасибо… только у меня трудовой книжки нет…
Не хотелось Махмуду говорить о булочной. Еще неизвестно, отдадут ли там трудовую книжку, а то ведь еще и отца вызовут.
— Потеряли? — спросил с подозрением седой красавец.
— Нет… просто у меня еще нет…
Ну как им всё объяснить про школу, про цирк, про отца?
— Это не беда, скажите, чтобы трудовую книжку на вас оформили.
— Молодой человек, — вежливо спросил стоявший рядом с художественным руководителем нынешний главный солист ансамбля, — хотелось бы знать, где вы учились?
И так как Махмуд молчал в растерянности, продолжил:
— Мы тут поспорили, я думаю, что все-таки в Московском хореографическом. Только у нас по-настоящему характерный танец могут поставить… или… неужели просто в художественной самодеятельности? Что-то не верится…
— Я в грозненском Доме культуры уже два месяца занимаюсь, — признался Махмуд с гордостью и, заметив, что солист продолжает смотреть с подозрением, добавил: — В балетном классе у Анны Павловны Тараненко и Марии Стефановны Форманчук.
Это была правда. Две немолодые женщины в то время сделали для Махмуда главное. Они дали ему понять, что танец — великое искусство, что мастерство танцора нужно постоянно совершенствовать. Они научили его работать перед зеркалом на балетном станке, показали главные позиции и приемы. Никто в то время не мог сделать для Махмуда то, что сделали эти добрые и беззаветно любящие свое дело женщины. Недаром благодарность к ним Эсамбаев пронес через всю жизнь.
Они подготовили его к республиканскому конкурсу, после которого появлялась возможность осенью отправиться на учебу в Москву…
Кто же мог знать тогда, что летом 1941 года начнется война?
— И вот цыганочку эту вашу, что… тоже эти женщины поставили?! — продолжал допытываться дотошный солист.
— Нет, конечно, они такому не учат… там только классика! Лезгинку и цыганочку — это я сам… — признался Махмуд. — Лезгинку у нас тут все умеют, а цыганочку мне пацаны из табора показали… Так мне, значит, на второй этаж в отдел кадров? — повернулся он к художественному руководителю.
— Да, и скажите, чтоб быстрее всё оформляли, на днях мы уезжаем на гастроли.
— Ну и чего тайны-то разводить? — ворчал так и не поверивший Махмуду солист. — Скажи честно, где учился. Какой-то Дом культуры! Зачем из себя народного самородка изображать…
Вот он и пришел, великий день его жизни! Мечта исполнилась!
Махмуд начал работать в театре и вскоре принес домой первую зарплату. И не маленькую — 300 рублей 40 копеек. В те времена инженер получал примерно столько, а корова стоила 250 рублей.
Отец не поверил. Будучи человеком дотошным, он отправился в театр, побывал у администратора и в бухгалтерии. Везде с ним разговаривали очень уважительно и подтверждали, что его сын официально зачислен в труппу театра с окладом 300 рублей 40 копеек. Пенсия Алисултана, бывшего красного партизана, была гораздо меньше.
«Ну, ладно, — думал Алисултан. — Деньги — это хорошо. Деньги в доме всегда пригодятся… но судья! Судья — это вам не какой-то плясун, пусть даже и с хорошей зарплатой. Судья — это совесть. Это справедливый и строгий отец народа!»
Однако объяснить свою непримиримую позицию сыну Алисултан не успел. Махмуд уехал с ансамблем на гастроли. Пятигорск, Ессентуки, Тула, Орел, Саратов и снова Кавказ… и каждый день любимая чудесная работа, которой Махмуд наслаждался. К лезгинке и цыганочке прибавились армянский и русский танцы. Махмуд стал полноправным солистом ансамбля…
Тут сказалась отцовская закваска — к Махмуду пришла любовь…
О, их было много потом, этих пылких увлечений… но это было самым первым и потому самоотверженным до безумия.
К тому же Махмуд полюбил не одну, а… сразу трех женщин.
Это были две молодые сестрички, а также их мама, которой не было и сорока. Девочки уже вполне созрели для замужества, одной было двадцать, другой двадцать пять. Все трое были веселые, крепкие и загорелые, как физкультурницы на парадах, которые показывали в киножурналах перед началом фильма.
То, что самому Махмуду не исполнилось семнадцати, его не очень смущало. Он чувствовал себя вполне самостоятельным мужчиной. Артист как-никак. Солист ансамбля!