Многое борцы видали, о многом слыхали, но такого никто и предположить не мог.
— Теперь вся надежда на тебя! —Асам-пахлаван в упор посмотрел на Махмуда.— Может, твое искусство нас выручит.
— Сначала я пойду к повелителю,— уверенно возразил тот.
— А что вы еще умеете делать? — спросил старик.— Канатоходцам у нас тоже запрещено выступать. Никто не может взбираться выше победителя. А как же натянуть канат, чтобы он был ниже земли? То есть запрета нет, но канат нужно натягивать ниже земли. У нас много запретов. Мне не подобает огорчать гостей, но за любое ослушание в Самарканде рубят голову.
Все молчали, Асам-пахлаван чертил что-то веточкой на земле, молодые борцы смотрели на то, что чертит их староста, а староста и сам не знал, что он чертит.
— Ну что ж... Значит, я сейчас пойду к повелителю, а вечером мы уйдем из этого несчастного города,— нарушил молчание Махмуд.
— Ты пойдешь к наместнику? — удивился старик. — Зачем?
— Я хочу спросить у него...—начал было Махмуд, но старик замахал руками:
— Монголов нельзя ни о чем спрашивать. Они боятся, что не сумеют ответить, и потому запрещают задавать вопросы.
— У меня нет другого выхода,— сказал Махмуд.
* * *
Махмуд стоял перед огромным дворцом повелителя, ждал, пока выйдет кто-нибудь из начальства, и удивлялся тому, что видел. Дворец этот был единственным сохранившимся в Самарканде, но выглядел он очень странно. Стены дворца были когда-то выложены узорными изразцами, а теперь кто-то старательно разбил изразцы, а наверху, где не мог достать, закидал глиной. Резные украшения на фасаде были тоже разрушены.
Перед дворцом стояли с саблями, с луками и колчанами, полными стрел, воины внешней охраны. Махмуд не спрашивал у них, почему так изуродован этот дворец. Ведь если уж задавать вопросы, то самые важные.
Наконец заскрипела большая резная дверь, на которой древние узоры были изрублены ножами, и вышел кто-то по всему своему виду похожий на начальника. Лицо у него было оплывшее и недовольное. Это был начальник внешней охраны.
Махмуд шагнул к нему, поклонился и сказал, что хочет видеть повелителя.
— Уйди,— сквозь зубы бросил ему начальник.
— Я хочу видеть повелителя,— невозмутимо повторил Махмуд.
Начальник с любопытством посмотрел на упрямого незнакомца и, скривившись, спросил:
— Зачем?
— Каждый старый человек любит вспоминать молодость. Я хочу напомнить повелителю его молодые годы. Не лишайте повелителя радости.
Тысячи раз выслушивал начальник внешней охраны разные просьбы, но не такие.
Начальник внешней охраны ушел во дворец, долго советовался с начальником внутренней охраны, потом Махмуда впустили во дворец, обыскали, связали ему руки и вывели в сад.
Махмуд не переставал удивляться окружающему. Внутри, как и снаружи, дворец был нарочно изуродован, а в самых лучших парадных залах стояли лошади. В саду на разрушенном фонтане висели лошадиные потники, скрюченные сыромятные уздечки и сопревшая кошма.
Повелитель жил в юрте, стоявшей прямо на солнцепеке. Он, родившийся в походе и выросший в седле, презирал удобства и роскошь. Он считал, что только трудности и лишения достойны мужчины, только суровость к себе будет залогом его жестокости к другим. А жестокость повелитель почитал самым главным человеческим достоинством.
Страж, стоявший у входа в юрту, распахнул полы, Махмуд шагнул в полутьму и увидел старика, лежащего на полу. Начальник внутренней охраны прошипел в ухо:
— Пади ниц!
Махмуд послушно распростерся перед стариком.
Повелитель Самарканда лежал на кошме, под головой было седло, в руке он держал плетку.
— Говори! — превозмогая одышку, сказал старик. В последнее время он сильно болел. Голова у него гудела, затылок и шея были как чугунные, сердце билось часто.
— Я пришел, чтобы напомнить о твоей молодости. Я ни о чем не спрашиваю. Ты помнишь, как вместе с Чингис-ханом ты прошел по Хорезму, через Хиву и Ургенч, сколько крови пролили вы в тех родных мне краях, как угоняли вы в рабство лучших наших мастеров: медников, кузнецов, чеканщиков и ткачей...
— Я помню,— прервал Махмуда повелитель.— Я все хорошо помню. Я разрушил стены многих городов, я топтал возделанные поля, я убивал, я угонял в рабство. Вот и здесь, в Самарканде, я так наказал непокорных, что даже лучшие ваши грамотеи не могут сосчитать убитых. Я уничтожил водопровод.
Я разрушил много мостов, дорог, домов и дворцов. Я много сделал, но многого не успел.
— О повелитель! — Махмуд улыбнулся своим мыслям и скромно возразил: — Человек, проживший такую жизнь, как ты, должен сожалеть не о том, чего он не успел сделать, а о том, что он успел.