Я выслушал многих стариков, я старался не пропустить ни слова, все важное запомнил, неважное забыл и теперь перескажу вам эту историю своими словами.
Я постараюсь быть точным в своем рассказе, но нельзя забывать слова знаменитого таджикского поэта Нурэддина Абдуррахмана ибн Ахмед Джами:
Дорогая книга
...Идет на убыль тринадцатый век, тяжелый век в истории народов Средней Азии. Словно черный смерч, пронеслись над древней землей Хорезма орды Чингис-хана, но из праха и пепла встали города, зазеленели поля, и снова шумит базар в Хиве.
Шумит хивинский базар. Съехались сюда степные скотоводы, рыбаки с Аму-Дарьи и даже с Аральского моря, приехали ремесленники из городов Кята, Хозараспа и Ургенча, собрались купцы со всего Хорезма.
Скоро вечер; нужно успеть продать то, что за неделю добыл, а то до следующей пятницы — базарного дня — долгая неделя. Купцы торопятся продать: как бы цены не упали. Бедняки торопятся: не продашь сегодня плоды своих трудов — завтра семье есть нечего.
Рядами сидят на земле торговцы овощами и фруктами; отгоняют тощих ос от персиков и винограда, подбрасывают на жестких ладонях звонкие арбузы и нежно поглаживают шероховатую поверхность длинных дынь.
Продавцы пряностей сидят неподвижно. Это всё больше старые, почтенные люди. Их товар дорог и на любителя. Красный перец изогнул скорченные, блестящие, будто лакированные, пальцы; черный молотый перец лежит в маленьких мешочках. Душистые травы лежат рядом с чесноком, а чеснок — рядом со свежими розами с каплями влаги на нетронутых лепестках. Зачем продавцу перца розы? Неужели не знаете? А затем, что только тот, кто ценит аромат розы, понимает толк в перце.
В соседнем ряду торгуют шорники. Они так стараются продать свои седла и уздечки, так высоко поднимают свой товар над толпой, что, того гляди, окажешься оседланным и взнузданным.
— Халаты, халаты! — кричат портные.
— Сапоги и башмаки! — умоляют покупателей в сапожном ряду.
— Платки и жилетки, шелком шитые, золотом расшитые!
Тут же рядом продаются серебряные кольца и колечки, браслеты и браслетики, серьги и сережки.
Медные кувшины, кумганы, подносы чеканные сияют на солнце, глаза слепят, сами в руки просятся.
Продавцы лепешек не сидят на месте. Они ходят в густой базарной сутолоке, несут свой товар на голове и уговаривают покупателей тихо и вкрадчиво.
— Купите, почтенный. Очень вкусные, очень свежие. Сам наместник хвалил, — шепчет один.
А другой лепешечник, откровеннее характером, говорит прямо:
— Купите, добрый человек, хорошая была мука, ловкая пекла рука. Сам бы ел, да дети голодные. Купите, добрый человек.
Каждый торгует тем, что имеет. Богатый — награбленным, бедняк — заработанным, вор — украденным, а нищие калеки — своим уродством.
— Подайте калеке, слепому, безногому! Подайте — и заслужите милость аллаха всемогущего!
Ходят по базару стражники. Смело ходят. Лепешку возьмут — спасибо не скажут. Подойдут к продавцу плова, подхватят на лепешку прозрачного, набухшего жиром риса, мясо грязными пальцами выберут и дальше пойдут. Никто стражнику не возразит, никто заплатить не заставит. Власть!..
Ходят по базару толстые муллы и жиреющие ученики медресе[2]. Простачков ищут. Нажрутся, благословят хозяина и дальше пойдут. Святые!..
Когда солнце перевалило за полдень и шум на базаре стал затихать, из ворот дворца, где жил главный шейх Хивы Сеид-Алаветдин, вышел невысокий скуластый человек с узкими, как щелки, злыми глазами. Это был мулла Мухтар, главный доносчик наместника. Он пошел по базару неторопливо, с чувством собственного достоинства. Он не подходил к продавцам за пловом и лепешками, не старался разжиться на дармовщинку, на мелочь не кидался. Мусульмане расступались перед ним с почтительными поклонами. Мулла Мухтар шел к скорняжному ряду. Скорняки расстилали перед ним шубы бараньи и шубы лисьи, тулупы длинные, шелком крытые, тулупы нагольные, темные, крутили на пальце, словно фокусники, шапки из северных мехов.
Нет, не шубы и не шапки ищет мулла Мухтар — высматривает кого-то. Прошел весь ряд, назад вернулся, к старшине скорняков подошел. Склонился перед ним седой старшина Насыр-ата, ждет вопроса.
— Скажи-ка,— небрежно бросил мулла,— а где Махмуд? Шубу хотел у него купить, да не вижу вашего хваленого мастера.