— Зачем закапывать? — отозвался второй насмешник. — Пускай так лежит — интереснее!
Тогда Караджа впервые поднял голову и, размазывая по щекам слезы и грязь, свирепо гаркнул:
— Идите ко всем чертям отсюда!
— Ого! — удивился первый парень. — Грозишь? Ладно, давай халат, и мы пойдем к чертям! — И он сорвал с Караджи халат.
В толпе послышались смешки. Караджа скорчился, затравленно поглядывая по сторонам. Кажется, только сейчас он почувствовал отчуждение, которое возникло между ним и односельчанами. И раньше ему приходилось терпеть от них, но он считал это не любовью отдельных людей и злился, пытался метить доступными ему способами, как сделал это, например, с Анна-Коротышкой за то, что тот однажды подшутил над ним в компании.
Сейчас Караджа увидел настолько единодушное презрение со стороны почти всех односельчан, что это вызывало уже не злость, а страх. Он вспомнил почему-то, как восприняли люди весть о пленении Адна-сердара, и ему захотелось тоскливо завыть.
Мяти-пальван отобрал у парня халат, вновь накинул его на Караджу и строго сказал:
— Довольно, парни! Пошли-ка по домам, а он тут сам управится. — Однако строгости надолго не хватило, и Мяти-пальван, улыбаясь, в усы, добавил: — Караджа-батыр, как добрый человек, видно, пообещал уже за свое освобождение а жертву аллаху одну овцу. Пойдемте освежуем ее и устроим хороший той.
Люди, особенно молодежь, дружно подхватили предложение Мяти-пальвана. Однако общее согласие нарушил истерический женский крик: какая-то женщина бежала от аула к оврагу, за ней вдали поспешал еще кто-то. Узнав в бегущей Садап, люди остановились в изумлении, а Караджа съежился еще больше, словно каждое проклятие, вылетающее из уст Садап, било его, как камень.
— Ох, чтоб ты не лежал в своей могиле! — вопила между тем приближающаяся Садап. — Чтоб сгорел твой труп!.. Чтоб тебя аллах покарал!..
— Что случилось, Садап-гелин? — вышел ей навстречу Мяти-пальван. — Кого так проклинаешь?.. Да успокойся ты!
Садап крикнула:
— Честь нашу опозорил этот негодяй!
Послышались недоуменные голоса:
— Кто опозорил?
— Что случилось?
— Кто же еще, как не этот ненашедший пристанища бесчестный кобель! — надрывалась Садап. — Вай-эй, братья, опозорил он нас!..
— Ты не вопи без толку! — строго потребовал Мяти-пальван. — Понятнее скажи, кто он такой!
— Тархан, чтоб его труп сгорел, вот кто!.. О аллах милосердный!..
— Он что — обругал тебя, избил или как? — допытывался еще более посуровевший Мяти-пальван.
— Увез с собой эту бесстыдницу Лейлу!.. Братья, садитесь на коней, если вы мужчины!.. Они не успели ускакать далеко — догоните их, живыми в землю заройте! Ох, был бы дома сердар!..
Никто не отозвался, и Садап накинулась на окружающих:
— Что вы стоите, люди? Где ваше мужество?.. Да разве вы гоклены? Какой-то безродный пришелец топчет вашу честь, а вы раздумываете!.. Вах, несчастная, я!.. Кому пожаловаться мне, к кому обратиться?.. О боже мой!..
Человек, двигавшийся вслед за Садап, оказался Шаллы-ахуном. Он подошел, кинул быстрый подозрительный взгляд на куст гребенчука, отвернулся и воскликнул, потрясая сухими ручками:
— О харам-заде! О проклятый! Сердар любил его, как сына, а он отплатил такой неблагодарностью… О поруганный аллахом!..
Ему казалось, что он ругает Тархана, на самом же деле его проклятия скорее относились к Карадже, которого он узнал и клял за свой недавний страх, так неприличествующий духовному лицу. И кумгана вдобавок не видно — либо затоптали в землю, либо утащили. А кто виноват? Опять тот же нечестивец Караджа.
Обратившись к Мяти-пальвану, ахун жалобно пропищал:
— Мяти! Честь сердара — наша общая честь! Не дадим растоптать ее нищему бродяге! Надо быстрее людям садиться на коней, надо догнать его и наказать!.. Как ты думаешь, Мяти?
Мяти-пальван не был сторонником нарушения закона или обычаев, но в душе он одобрял поступок Тархана. Будучи человеком добрым и справедливым, не один раз искренне жалел несчастную Лейлу, однако помочь ей ничем не мог да и, честно говоря, не стал бы вмешиваться в чужую семейную жизнь. Но вот на это решился другой, и старый Мяти в душе говорил ему: "Молодец!"
Так что же теперь ответить ахуну? Сказать, что Тархан поступил, как настоящий мужчина, — нельзя. С одной стороны, нет смысла настраивать против себя сердара, с другой — это было бы несолидно в устах такого яшули, как Мяти-пальван, и, наконец, громогласное признание правоты беглецов вряд ли окажет им сейчас существенную помощь. Поэтому Мяти-пальван помолчал для важности, погладил бороду и согласился с ахуном.