А принесло такого гостя, о встрече с которым Эмин-ахун думал меньше всего. Однако настроение людей, по всей видимости, не отвечало настроению ахуна. В толпе люди возбужденно и радостно переговаривались:
— Смотрите-ка, Махтумкули!
— Неужто сам?
— Где, где Махтумкули?
Люди старались протиснуться поближе к приезжим, позабыв, что надо дать дорогу ахуну. Он рассердился и громко сказал:
— Расступитесь! Отойдите!
Толпа пропустила его, но без обычной торопливой услужливости, — это сразу с чувством неприязни к приезжим отметил Эмин-ахун. Он остановился возле двери кибитки и позвал нескольких аксакалов:
— Курбан!.. Эсен!.. Тангрыкули! Проходите!.. А вы, — повернулся он к толпе, — идите и занимайтесь своими делами!
Толпа заволновалась. Высокий, рыжебородый, тощий яшули крикнул громко, чтобы слышали все:
— Люди сейчас не о деле — о жизни заботятся, тагсир! Махтумкули и другие вовремя приехали — пусть скажут свое слово народу. Мы не хотим быть застигнутыми врасплох!
Старика поддержали. Послышались выкрики:
— У Махтумкули-аги нет тайн от народа!
— На улице надо разговор вести!
— Пусть все слышат!
Махтумкули тепло улыбнулся и поднял руку.
— Вы правильно говорите, люди, — нам нечего от вас таить. Давайте будем разговаривать там, где вы найдете это нужным.
Понимая, что перевес не на его стороне, но все же не желая сдаваться, Эмин-ахун сказал:
— Можно говорить и здесь — ничего от этого не изменится… Однако нездоровится мне, лучше в кибитку войти… Пусть заходят все, кто поместится, а остальные подождут здесь.
— Кошмы у кибитки поднять надо! — крикнул все тот же старик.
Эмин-ахун сердито добавил:
— На той, что ли, собрались? — и скрылся за дверью.
За ним последовали гости и человек двадцать яшули. Больше не поместилось. Но кто-то все же закинул вверх кошмы кибитки, и ахуну скрепя сердце пришлось примириться с таким своеволием, какого в иное время он бы не потерпел. Талибы проворно расставили перед гостями чайники и пиалы.
Махтумкули, отхлебнув глоток чая, начал без долгих предисловий. Он рассказал, что вчера в Серчешме захватили двух кизылбашей-лазутчиков. По их словам, Шатырбек накапливает силы, подтягивая людей из самых дальних крепостей. В Гямишли наготове стоит с войском Абдулмеджит-хан. Битва может начаться в любую минуту, уже со всех сторон доносится запах крови. Нужно решать, что делать. Лежать беззаботно, следуя правилу, что и в потоп утке воды по грудь, или, крепко подтянув кушаки, выйти в поле? Люди — не утки, а в поле есть и смерть и слава.
Вопрос Махтумкули заставил Эмин-ахуна призадуматься. Несколько дней он сам ломал голову над тем, как выйти из создавшегося положения, и не нашел ясного ответа. Теперь он был обязан найти его, потому что неопределенность может только вызвать нежеланный шум среди собравшихся. Но все же он сказал уклончиво, как всегда:
— Вы правы, поэт, обстановка с каждым днем усложняется, и трудно различить, где поднялся буран, а где уже затих. Мы тоже размышляли, что делать? Хорошо, что вы приехали. Как говорили в старину, халат, скроенный по совету, коротким не будет. Скажете, к какому решению пришли вы, а потом подумаем сообща, посоветуемся.
Махтумкули видел ахуна насквозь и понимал, что тот при любых обстоятельствах хочет выйти сухим из воды. Пусть выходит! Важен в данный момент не Эмин-ахун, а его люди, представляющие немалую силу. Поэтому старый поэт снял тельпек, вытер платком широкий лоб и ответил, что решение принято давно и оно окончательное: хаджиговшанцы решили выступить против Астрабада. Иного выхода нет, все усилия решить дело миром оказались тщетными. Да и жить дальше в таких условиях людям уже невмоготу. Подати, налоги, грабежи, насилия…. Чем ниже сгибается спина народа, тем тяжелее груз на нее наваливают. Борджак-бай шлет своих гонцов и обещает, что хаким облегчит положение народа. Однако нужно понимать, что дело не в хакиме, что хаким тоже подвластный человек. Сегодня он, может быть, и облегчит немного жизнь людей, а завтра сделает ее еще тяжелее, потому что так прикажут свыше. Надо думать о завтрашнем дне, о судьбе детей и внуков. Пусть хоть они не харкают кровью, как пришлось их отцам.
— Вот так, тагсир, — закончил Махтумкули, — нет выхода, кроме как обнажить саблю. Или мы возьмем судьбу в собственные руки, или с честью вручим аллаху дарованную нам жизнь.