— Слушай, покажи, как ты меня бросил? — спросил Роман через некоторое время.
— Зачем тебе? — буркнул Егор (канувшую в раковину водку было жаль до слез).
— Как зачем? — удивился Ромка. — А вдруг пристанет кто?
— «Пристанет», — фыркнул Егор. — Размечтался…
Однако прием показал. Этим приемом они, сто двадцать «салажат», учились в тренировочном центре в Фергане снимать часовых. Этим приемом Ромка убил милиционера в особняке — очередная подсказка, мимо которой Егор прошел как мимо фонарного столба.
Ромка, высаживающий обойму «Макарова» в кирпичную стену в полузатопленном подвале: «Видишь, не смог я тебя убить. Знал, что не смогу, поэтому и наручники прихватил…» — «Опомнись. Тебе не выскочить…» — «Опомниться? Ну нет. Я мосты за собой давно сжег».
Почему-то ему хотелось, чтобы Ромка выскочил. Дурацкая мысль — принимая во внимание все происшедшее за последние сутки. Дурацкая мысль, но увидеть Ромку снова, в кабинете следователя… Нет. Пусть у него все получится. Сбагрить коллекцию таинственному покупателю «из-за бугра», получить доллары (или на какой там валюте они сошлись) и купить билет на свой белый пароход…
Желаю тебе выскочить, друг детства. Черт с тобой, пусть бы ты выскочил…
Глава 20
Билет на белый пароход
За три часа до финала.
Поселок Верхняя Труба, ноябрь.
Название поселка было странным и ничем не обоснованным, разве что огрызком ржавой трубы диаметром около полуметра, непонятно ради каких целей вкопанным у обочины грунтовки. Человек посмотрел в окошко и неодобрительно сказал хозяйке дачи: «У вас с потолка капает». Хозяйка — квадратная, жилистая, в фуфайке и кирзовых сапогах, быстро пересчитала аванс, который он ей вручил, с трудом повернула голову и переспросила:
— Чего?
— Я говорю, крыша у вас худая.
Она нимало не смутилась, только на всякий случай проворно спрятала деньги в рукав.
— Ну так что ж. Мужик помер, починить некому. А так — дом еще крепкий, на отшибе, как ты заказывал. Колодец, удобства во дворе, подпол. А капает только в дождь, и то не всегда. Я тебе корыто принесу. Корыто будешь ставить, чтоб, значит, на пол не текло.
— Ладно, ладно, — спорить ему не хотелось. Хотелось поскорее остаться одному.
Зачем я сказал ему про Корсику?
Вспомнился вдруг затопленный подвал и друг детства, прикованный к трубе наручниками. Прошло пять дней, дождь с тех пор не прекращался, вода должна была подняться до потолка уже на следующие сутки… Каково это, интересно, тонуть в кромешной тьме? Когда черная ледяная жижа подступает сначала к груди, потом к горлу, потом к подбородку, и запястье страшно саднит от бестолковых попыток выдернуть его из кольца…
А не вставал бы поперек дороги, подумал он сердито. И не поворачивался — сколько раз, черт возьми! — затылком, вводя в искушение. И все равно я оказался слаб. Все равно я не смог тебя убить — про Корсику я тебе наврал, а тут сказал правду. Даже в конце, посмотрев в глаза последний раз, подняв пистолет, прицелился в голову, а пули ушли в стену. Словно втайне, в глубине души он вдруг понадеялся, что друг детства сумеет выскочить.
Я желаю ему спастись, вот ведь хрень какая…
Коллекция была упакована в две объемистые сумки на «молниях» и спрятана в подполе, в люк, который здесь был почему-то в сенях, а не в комнате. И первый день пребывания в доме Роман просидел там, в подполе, при свете тусклой лампочки, свисающей на проводе с потолка.
Он сидел на грязном деревянном чурбаке, вынимал из сумок предметы по одному и подолгу любовался ими, болезненно щуря глаза. Именная сабля генерала Ермолова с зазубриной на клинке, оставленной вражеским гренадером в битве под Вереей. Каретные часы кого-то из Людовиков (он не помнил, какого именно) — изящные, потемневшего золота, со скрещенными шпагами на циферблате и буквами HUA. Собрание станинных монет с чеканными профилями древних правителей. Правители — независимо от эпохи и географических координат — были до смешного похожи, будто выведенные путем клонирования: волосы, уложенные наподобие шлема, пальмовые или оливковые ветви на голове, носы с аристократической горбинкой и монументальные подбородки. Золотые и серебряные нательные кресты, подсвечники, оклады икон, портсигары, брегеты, каждый из которых занесен в мировые каталоги ценностей и имеет цену, соизмеримую с ценой особняка покойного Юлия Милушевича…
Странно, но он ни разу не пожалел о медальоне императора, оставленном в сейфе, хотя тот один стоил столько же, сколько все побрякушки, вместе взятые. Я не вор, сказал он другу детства. Я не вор, запомни. Я только беру свое.