— Как много людей заблуждаются в своих чувствах, — говорила ему она, — слишком поздно осознают это и горько страдают от этого всю жизнь! Вам следует убедиться в истинности, в глубине вашего чувства. Испытайте его в течение какого-то времени, прежде чем взять на себя эту ответственность. Это та необходимая осторожность, требованию которой нужно подчиниться, чтобы не поступить легкомысленно. Разумеется, Лодина наделена сердечностью и умом, я нахожу ее тонкой, чувствительной, может быть, пока еще несколько инфантильной, но способной, однако, проявить твердость и рассуждать здраво. Она, наверное, любит вас, сынок, и это меня не удивляет. Однако это не такая женщина, которой я желала бы для вас. Я вижу ее более женственной, более кокетливой, если хотите, — одним словом, более сформировавшейся. Возможно, я ошибаюсь, но, может быть, ошибаетесь вы. Дайте себе время поразмыслить, не принимайте поспешного решения. Вы еще так молоды…
Он решил подождать, все как следует обдумать, принять во внимание материнский совет. Этому их согласию способствовало чувство взаимопонимания, вызывавшее глубокое удовлетворение у Матильды.
Вот и теперь это подтвердилось в искреннем восхищении красотой изделия, над которым оба они хорошо поработали.
— Это самая красивая дароносица нашей мастерской, — заговорил Бертран. — Аббат из Сен-Мартен-де-Тура будет доволен!
В лавку входили покупатели. Молодой человек улыбнулся матери и пошел им навстречу. Была середина октября. Последнюю неделю было много дождей, но к середине дня солнце разгоняло тучи и запоздалым светом озаряло парижское небо над домами, закрывавшего горизонт с другой стороны Большого моста, перед витринами которых снова толпились люди, радовавшиеся ясной погоде.
Матильда снова занялась золотой дароносицей, заказанной для аббатства Сан-Марино богатым галантерейщиком, супруга которого излечилась от ужасной кожной болезни, совершив паломничество в столицу Турени, к могиле святого чудотворца.
Паломничество… почему бы не совершить паломничество и ей, чтобы молить о выздоровлении Кларанс? С некоторых пор она не раз смутно думала об этом. Об этом же говорили ей и Шарлотта, и Филипп. И вот теперь, перед этой святой чашей, напомнившей ей поиски чаши Грааля, она почувствовала, что в ней утвердилось решение. Она поговорит об этом со своим дядей, каноником. Он даст ей разумный совет, но внутренне решение уже было ею принято.
Она отправится в Тур, чтобы молить о помощи святого Мартина, утишающего столько физических и нравственных печалей. Она благоговейно будет молить его о том, чтобы он попросил Господа вернуть ее дочери дар речи, саму жизнь.
Вот уже несколько недель Кларанс поднималась по утрам с постели, позволяла одеть себя, спокойно ела, казалось, слушала, что говорят, проявляла чуть больше интереса к приходившим и уходившим из дома, как будто понимала, по меньшей мере отчасти, что ей нужно делать, но оставалась словно замурованной в каменную оболочку безразличия и погруженной в молчание, которое представлялось необратимым. Что за непреодолимая стена стояла на пути ее мысли, ее речи? Господин Вив считал происходившие улучшения обнадеживающими, надо лишь подождать. Матильда же думала, что наука бессильна и что следует положиться на Бога.
Она приблизилась к дароносице, провела пальцем по выпуклой части. Ее паломничество будет всего лишь призывом, мольбой о милости, но также и актом смирения. Этой ночью, рядом с уснувшим Этьеном, она снова пережила один из тех кризисов отчаяния, когда тело ее бунтовало, вызывая в воображении совершенно реальные навязчивые образы, лишавшие ее сил. Она плакала в тиши ночи, вытянувшись на постели подобно мраморной фигуре на каком-то надгробии, без малейшего движения, чтобы не разбудить Этьена, и заснула лишь под утро с ощущением холодной влаги от слез, следы которых оставались на щеках и на подушке. Удручающее сознание того, что ничто и никогда не излечит его несостоятельности, этого нарушения плотской гармонии, для которой она была создана и которой могла бы еще долго наслаждаться, было для нее невыносимым. Бессилие мужа, как некое тайное зло, разрушало их союз, несмотря на их общие усилия делать вид, что ничего не происходит. Этьен страдал, хотя и по-другому, но не меньше, чем она — в этом Матильда не сомневалась, — от этого краха их близости. Как и ей самой, ее мужу, несомненно, не хватало нежного слияния их тел и радостей, которые оно приносит.
«Прости меня, Господи, ты же знаешь мою слабую душу. Я поеду в Тур просить посредничества святого Мартина в сознании своей малости и недостойности: уже столько лет я борюсь с ниспосланным мне Тобою лишением. Я принимаю его, вынужденная отказаться от дальнейшего сопротивления, потому что наконец поняла, как смешно и бесполезно противиться своему жребию? Покой? Я обрету его, лишь забыв о себе, отказавшись от себя в пользу любви к ближним. Это будет нечто похожее на роды наоборот, когда вместо того, чтобы при рождении помочь исторгнуть плод и снова закрыться, я добровольно откажусь от самой себя, чтобы оставить место для Тебя. Тогда мы с мужем обретем равновесие, которое, я это хорошо знаю, может принести нам только такой выбор. Этьен болезненно любит меня, но ничем не может мне помочь в деле нашего спасения. Его испытание состоит в пассивности. Для такого сердца, как сердце моего мужа, это далеко не самое легкое испытание! Мое же обречено на борьбу — каждый день, на каждом шагу…»