— В паломничестве важно не столько то, о чем просят Господа, — проговорил отшельник, — сколько усилие над самим собой, которое человек делает, чтобы быть достойным Того, к Кому обращается в молитве. Очищая сердца, очищая жизнь, мы приближаемся к небесным сферам, где все становится возможным. Единственное, что нас возвышает, это жертва.
Матильда вздохнула, соглашаясь с ним. Понимая, что она устала, старик поднялся.
— Я покидаю вас, — сказал он. — Чувствуйте себя как дома. Эта постель из папоротника, разумеется, менее комфортабельна, чем та, к которой вы привыкли, но вы сможете отдохнуть на ней за ночь. Завтра утром, в зависимости от погоды, подумаем, как быть дальше. Я найду какого-нибудь пастуха или дровосека, который выведет вас на опушку леса.
— А где ляжете вы сами, отец?
— В молельне. У подножья алтаря. Я привык в обычное время ложиться там после утренней молитвы, обедни и чтения псалмов. К тому же в такую плохую погоду, как сегодня, мне приходится бодрствовать. Как вы уже поняли, я должен каждый час звонить в колокол, чтобы помочь тем, кто заблудился в тумане, и так, пока он не рассеется. Это священный долг, пренебрегать которым я не могу. За время, что я здесь живу, мне уже было дано спасти многих потерявших силы. Вот и вы тоже… Итак, покидаю вас, дочери мои. Да хранит Бог ваш сон!
Отшельник ушел. Матильда помогла Кларанс улечься на папоротнике, укрыла ее, поцеловала в лоб, дождалась, пока над помраченными глазами дочери опустились веки, и вернулась к огню; она тронула кочергой поленья, думая совсем о другом.
Невольно, поддавшись естественному порыву, она оказалась на коленях на полу лачуги, перед висевшим на стене крестом, сделанным из двух тщательно обструганных дубовых веток.
Она долго молилась. Звон колокола, регулярно раздававшийся над скитом, подчиняя своему ритму ее молитву, сопровождал ее размышление, сосредоточенность и глубина которого превосходили намного привычное для нее раздумье. Словно в каком-то вторичном состоянии она подводила итог своей жизни, судила о своем прошлом, о совершенных поступках, о сделанных ошибках, о потворстве собственным наклонностям, о недостаточном милосердии к другим, маскировавшемся щедростью, которая ей ничего не стоила, о своей суетности и эгоизме.
Она опомнилась уже под утро. Огонь в очаге затухал. Красные отблески боролись с отступавшей тьмой, еще недавно обволакивавшей все вокруг. Было почти холодно.
Матильда встала, подбросила несколько веток на решетку очага, положила несколько поленьев и вытянулась рядом с Кларанс.
Несчастье, случившееся с ее ребенком, капкан страсти под ногами Флори, безысходность супружеской жизни, нрав Этьена, его самоотреченность, все эти проблемы, все страхи, печали, казавшиеся ей до сих пор такими непосильными, внезапно утратили часть своей тяжести. В ней воцарилось совершенно незнакомое ей спокойствие. Уверенность в помощи, в поддержке, такой сильной и такой драгоценной, что впредь можно ничего не бояться, овладела Матильдой. Положив свою руку на открывшуюся во сне руку Кларанс, Матильда заснула.
Было уже совсем светло, когда вошедший в лачугу старец разбудил их.
— Сегодня солнце разгонит туман, — сказал он, опуская на стол глиняный горшок, полный молока. — Скоро станет совсем ясно. Вы можете спокойно выйти из леса с помощью лесника, с которым я уже договорился, на дорогу в Блуа.
— Слава Богу!
Для Матильды это не было неожиданностью.
— Он славен в каждой твари, дочь моя. В вас, во мне, в этом ребенке, — твердо сказал он, указывая на открывавшую глаза Кларанс.
Да, и в ней тоже, и даже в особенности в ней, — продолжал он с силой. — Я долго молился ночью за вас обеих, а потом увидел ее во сне. Превратившись в голубку, она улетала на тихо шумевших крыльях вместе со многими другими в небо, которое было синее июльского… и пела, дочь моя, она пела!
— Я тоже видела ее во сне, — проговорила Матильда, — но не запомнила сон. Помню лишь отзвук какого-то голоса, читавшего предысповедальную молитву. Это был ее голос.
— Вот видите, — сказал отшельник. — Ваше дитя будет спасено.
— Благослови вас Бог, отец мой!
Матильда поднялась. Она подошла к двери и открыла ее. Еще бледному солнцу уже удалось пробить туманную дымку, космы которой еще цеплялись за лишенные листьев ветви, нависшие над ручейком, выбегавшим на поляну, где стояла часовня, от родника под откосом в нескольких шагах от скита и струившимся мимо него по каменному желобу.