— Скорей бы все уже кончилось: экзамены, аттестаты, медали, которые, прости меня, но из-за Аннушки очень могут нам улыбнуться… — так говорит Виктор, и Нина наклоняется к нему, всматриваясь в блестящие и тоже таинственные от луны глаза.
— Ты очень шалеешь? — Нина спрашивает бережно, будто прохладными ладонями берет его лицо.
Слова ее отделяются друг от друга, как капли, падающие в темную траву. Мальчик же, наоборот, не роняет слова, а выговаривает их быстро, отрывисто:
— Очень жалею. Все как-то осложнилось и усложнилось. Придется заново пересматривать два-три года жизни. А на Кавказ мы все-таки махнем с тобой, старушка.
— А костры до неба будут?
— Все будет.
— И ты встретишь Юрку Орлова и Генку Гуляева?
— Мы встретим. Надо только заранее стукнуть им телеграмму.
— И девушкам тоже — стукнуть?
На этот раз уже в Нинином голосе звучат нотки, совершенно недопустимые в ночной прекрасной стране, — нотки обыденной досады, и Виктор просит ее:
— Не надо о них так. Ты — это ты, а девушки — девушками, их везде много, и то — хорошие.
— Я ничего о них не хотела сказать. Как ты думаешь, и им понравлюсь?
— Обязательно. И мальчишкам и девчонкам. Ты знаешь, горы такое дело: плохих людей там не бывает. Фаршмак какой-нибудь раз-другой пойдет — и нет его. То ли его разгадают, то ли сам сообразит — не для него.
— Плохих нет. А слабых?
— И слабых.
Он отвечает мельком, не заботясь о том, почему девочка задала такой вопрос, но от следующего уже не так легко отмахнуться.
— А ты — сильный? — спрашивает Нина, покусывая травинку, не глядя в его сторону. И что-то обидное заключается в этих словах, будто она не просто спрашивает, чтобы утвердиться в давно известном, а заранее оставляет какой-то уголок для сомнений.
И Виктор говорит:
— Думаю, что померяюсь… — Он хочет добавить: «И с Ленькой твоим, и с Володькой Семиносом…»
Но Нина перебивает его фразой, словно специально подслушанной у Алексея Михайловича:
— Я не о плечах только.
— Так и я не только о плечах.
В самом деле, он считает себя человеком сильным не только в тех случаях, когда дело касалось, кто сколько поднимет или выжмет «одной правой» или «одной левой». Разговоры о силе и слабости носятся в воздухе, к ним так или иначе сводятся все споры в классе и на улице, после кино и перед вечеринками. И наверняка никому из тех, кто смотрит на него со стороны, не приходит в голову мысль о слабости. И никому, кроме Нинки, не разрешил бы он таких вопросов. Но «железный староста», «железобетонный староста» имеет право и на это. Тем более, что староста еще и просто Нинка, и, как просто Нинка, он вздыхает и говорит неизвестно почему ободряюще:
— Ничего. Мы станем еще сильнее, правда? И в горы будем ходить каждый год.
Виктор отвечает так, как если бы слышал только последние слова:
— Будем. Ты знаешь, этим заболевают один раз и на всю жизнь. У нас там Аллочка одна Соловьева есть. Она, правда, взрослая, но ее все — Аллочка. Так она когда-то кровь сдавала, чтобы путевку купить. И парень у нее был тоже альпинист. Давно, правда, был…
— Почему ты говоришь «был»? Перестал ходить? Или разбился?
— Нет, ходит. Группы водит, какие пониже. А Аллочка — мастер спорта. Замужем за другим.
— За другим — тоже мастером?
— Тоже.
— А парень тот что?
— Ничего. Песни поет, знаешь, эту:
Я у него научился. Он первого года группы водит.
— А они, те двое, что поют? «Марш энтузиастов»? Или «Песенку геологов»?
— Кошмар, что ты взвилась вдруг? Ничего не знаешь, а судишь. Тот парень первый от нее отступился и женился недавно. Только сейчас почему-то жены у него нет.
— И он эту Соловьеву все любит?
— Не знаю, он мне не докладывал.
— Любит. Если такие песни поет. И она любит. Кровь сдавала. Витя, а нам кровь сдавать не нужно? Сколько стоят эти путевки?
— Пустяки, тридцать рублей каждая — не больше.
— Она что же, другим путем не могла достать тридцать рублей?
— Ей приходилось платить всю стоимость. Каждый год тридцатипроцентные не достанешь.
— А как ты достал?
— Отец достает, через профком завода.
— Но ты же не работаешь там, а я тем более?
— Кошмар! Ты не волнуйся. Все улажено и договорено.
— А если бы не мы, кто поехал бы по этим путевкам?
— Ну, из рабочих кто-нибудь. Да ты не волнуйся: они неохотно такие путевки берут — заводской народ. Им бы Ялта, Сочи. Что они в горах понимают?