Однако Виктор выбрал худший путь. Он встал перед Милочкой, вроде загораживал ее своей широкой спиной, и сказал Нине:
— Я бы не хотел…
Решительно не к месту он употребил свое джентльменство. Нинку оно нисколько не остудило. Наоборот, она подпрыгнула, как шкварка на сковородке:
— Ты и сейчас хочешь поблажек, Витька!
— Я просто не люблю семейных сцен. Тем более, когда нет семьи.
Тут уж я не промолчал.
— Слушай, — сказал я, — бывают минуты, когда надо снимать сапоги, а не лезть по чистым половикам и больным мозолям, это уж точно.
— Кошмар! — сказал Виктор. — Там, в кустах, может, весь класс собрался? Общественность хочет высказаться?
— Общественность даже морду тебе может набить. А насчет класса ты тоже прав. Здесь все, разве что нет Семиноса. И мы тебя сюда не пустим, если Нинка не хочет.
Я думаю, Виктор готов был уйти, но тут Милочка решила проявить себя, не стерпела:
— Все-таки я сяду. Тем более через месяц — аттестат в руки и никакого класса.
— А вдруг последний раз придется попросить шпаргалку? — спросил я.
— Не попрекай.
— А все-таки?
— Не страшно. У меня теперь Виктор есть.
— Пойдем сейчас же. — Это Нина так рванула меня за руку, что у меня голова болтнулась, зубы лязгнули. — Пойдем сейчас же! Он ей затем только и нужен, чтобы шпаргалки передавать.
— Не только…
Нет, нахалка она все-таки была, Милочка Звонкова! Сказала «не только», положила голову на Витькино плечо, а я опять как дурак и злился и любовался ею.
А потом мы шли с Нинкой домой, словно спасались от дождя. Бывает так: уже почти бежишь, а он нависает над тобой. Он уже спиной чувствуется, холодный, не к месту, потому что только-только жарко грело солнце и все вышли даже без пиджаков. Я представлял себе этот дождь, кроме всего прочего, не из чистой дождевой воды, а в смеси с какими-нибудь дохлыми лягушками.
Я сказал Нине о дожде и о лягушках. Она замедлила шаг, засунула руки в карманы своей спортивной курточки. Теперь ее лицо было поднято к звездам, как было бы поднято, я точно знаю, к каким угодно потокам холодной воды.
— А что? — спросила она у себя самой, и лоб ее опасно разгладился. (Странное свойство было у Нинки: в тех случаях, когда все люди хмурятся, она как-то разводила брови.) — А что? — повторила Нинка уже не так тяжело. — Лягушки вполне могут быть. Подохнут от недоумения перед человеческим непостоянством.
Все-таки в словах ее было куда больше насмешки, чем грусти. И я увидел этих лягушек не дохлыми, а живыми. Выпучив глаза, они прислушивались ко всему, что делается на обрыве.
И мне хотелось бы знать, что там происходит. Не из-за одного любопытства и не потому только, что было жалко Нинку.
Глава девятая, в которой автор опять становится в позицию человека, знающего то, чего другим знать не дано, — о событиях у обрыва и о тайных ночных думах некоторых героев повести
А на обрыве между тем происходит вот что.
Милочка все сидит, положив голову на плечо Виктору, но теперь в этой позе уже нет ничего вызывающего. Как ни странно, даже что-то неуверенное, если не сказать — жалкое, проглядывает в Милочкиной настойчивой неподвижности. Возможно, она уже понимает, что Витькино плечо никак не отзовется, и только не хочет признаться в этом даже себе самой.
Но вот Виктор, очнувшись наконец от каких-то своих мыслей, спрашивает ласково:
— О чем задумалась, Звоночек?
— О тебе и о Нинке. Что ты в ней находил? Ты такой тонкий, нежный… А она знаешь, как раньше говорили: «Несгибаемый большевик». Такой несгибаемый-несгибаемый, ну вроде железобетонного столба. Меня бы это отталкивало.
Милочка говорит уверенным, рассуждающим голосом. Но в голосе этом где-то далеко все-таки слышится трещинка. И голос сразу становится выпрашивающим, выторговывающим, точно таким, какой недавно был у отца, когда разговор тоже шел о Нинке. Может быть, из-за одного упрямства Виктор и на этот раз не предает Нинку окончательно. Устало он говорит:
— Как скажешь, Звоночек, пойдем отсюда?
— Почему?
— На меня уже здешние красоты не производят впечатления.
Вот тут-то она окончательно понимает, что плечо Виктора, чуть вздрогнув и покачнувшись, уплывает из-под ее щеки. Но для верности она все-таки спрашивает:
— Из-за нее?
— Может быть.
Милочка говорит наивно:
— Так кричать, кому хочешь настроение испортишь.