Впрочем, я прекрасно понимала: это не навечно. Я сделаю еще одну попытку постучаться. Понимала я и то, что начинать стучаться надо. Надо немедленно, и, уж во всяком случае, до того, как Антонов-старший получит квартиру.
Но я боялась еще раз наскочить на фразу вроде той: «В этом деле я вам не помощник» — и увидеть пустые глаза. Да и кроме того… но я старалась не ковырять глубину своих отношений к Алексею Михайловичу. Я просто отмахивалась от этой глубины.
И вот однажды, когда я кружила по комнате, взвешивая всякие «за» и «против» моего предстоящего визита, в дверь постучали. Мне надо было перевести дыхание, прежде чем более или менее спокойно сказать: «Войдите!» На пороге действительно стоял Алексей Михайлович.
«Почему же он казался мне совсем седым? Еще довольно хорошо видно, каким он был в молодости», — подумала я. Но эта мысль тотчас отлетела, сменившись удивлением.
— Вы можете отправить меня назад, — сказал Алексей Михайлович, пригибая плечи, будто дверь моей комнаты была ниже его роста, — вы можете отправить меня назад, я даже не очень обижусь. Но я пришел…
Я не стала дослушивать, зачем он пришел. Я придвинула ему стул так, что тот вылетел чуть не на середину комнаты. Я почти крикнула:
— Я хочу, чтоб вы очень обиделись. И чтоб…
Тут уж он перебил меня. Усаживаясь и улыбаясь моей нетерпеливости, Алексей Михайлович сказал:
— Я пришел поделиться с вами некоторыми соображениями…
Несколько секунд он помолчал, нагнув свою крупную, коротко стриженную голову. «Некоторые соображения», надо думать, были не из тех, которые легко идут с языка. Потом он кивнул сам себе и спросил:
— Вы знаете, что я знаком с Антоновым около двадцати лет?
Нет, этого я не знала.
— И что Юлия Александровна была моей невестой?
— Я слышала: она училась вместе с вами… — пробормотала я.
— Училась и любила меня, как сама утверждала. А потом со мной случились неприятности по работе. О такой исторической подробности вы, впрочем, знаете.
— Скажите, вам их подстроил Антонов-старший?
Кажется, в моем голосе звучало скорее утверждение, чем вопрос.
Но Алексей Михайлович, усмехнувшись, отрицательно повел своей тяжелой головой.
— Антонов был тут абсолютно ни при чем. Неприятности мои возникли сами по себе, а он только убедил Юлию Александровну, что я ей не пара… Недоучившийся техник — и такая девушка! Но он ее тоже любил, будем справедливы…
Алексей Михайлович ничего не добавил больше, но сквозь произнесенные слова мне явно послышались другие: «Ее нельзя было не любить. Знали бы вы, какая она была…» Ах, какая она была, я очень даже свободно могла догадаться: не по той все еще красивой, только отяжелевшей женщине, что жила у нас в поселке. Я догадывалась по выражению лица Алексея Михайловича.
— Зачем же вы отошли от нее? — почти крикнула я, глядя в это лицо.
— Не так сразу! — Алексей Михайлович засмеялся, и я не поняла, к чему относились эти слова: к моим торопливым выводам, возможно…
— Не так уж сразу, — повторил Алексей Михайлович. — Не так сразу, как вы думаете. Я провел с нею достаточное количество воспитательных моментов. Только она была взрослой женщиной.
— А он — победителем?
— Он действительно вернулся с войны.
— Я не о том.
— Не знаю. Он поспешил увезти Юльку.
Алексей Михайлович сидел, все так же откинувшись на спинку стула, изредка кивая сам себе, словно утверждая: и это можно или нужно сказать, и это…
— Я заметил, вы думали обо мне сначала лучше, чем следует. Потом хуже, чем я заслужил.
Мне нечего было возразить. Наверное, так получилось и на самом деле.
— На ваш взгляд, я тогда отклонился от драки за Селиных безо всяких на то причин.
— Вы деликатный, — перебила я, — вы деликатный и не очень…
Я вовремя проглотила чуть не сорвавшиеся слова, но Алексей Михайлович договорил еще хуже:
— …и не очень смелый человек? — В голосе его не было обиды.
— Нет, я хотела сказать: и не очень напористый…
— Бывают счастливые люди, вроде вашей Нины или вроде Ивана. Ивана Петровича Шагалова. Когда они умирают, им в могилу, как древним, надо класть оружие. И не только истлевшие в прах патроны. Все равно и на том свете они будут сражаться.
«Но нельзя же, — хотелось крикнуть мне, — но нельзя же уходить в сторону! Нужно, в конце концов, воспитывать в себе силу и смелость. Вон даже Виктор, которого мы оба не жалуем, отправляется в горы, надо думать, как раз за этим».