Когда Людмила Ильинична выходит наконец из дому, голова ее высоко поднята, а походка быстра и упруга. Нет, пока она мать, а Милочка ее дочь, пока Милочкина судьба вся впереди, Людмила Ильинична не может допустить никакой слабости, никаких отступлений от своей программы.
И она еще придумает что-то, чтоб подсадить Милочку хоть на подножку. С завистью еще посмотрят вслед Милке все эти Медведевы и Антоновы, не умевшие оценить, разглядеть…
Когда Людмила Ильинична идет по пустырю между ее домом и школой, у перехода через речку ей попадаются навстречу двое малышей. Им жарко в жестких суконных рубашках, они бредут вялые, форменные пояса низко свешиваются тяжелыми бляхами.
Мальчишки, видно, передумали идти в школу в этот последний день занятий, и лица у них виноватые, хитрые.
Людмила Ильинична не останавливается, чтобы сделать им замечание. Только собственная ее фигура, будто кто-то внутри щелкнул пружиной, становится еще прямее, еще четче.
Перейдя мостик, она оглядывается: мальчишки волоком волокут свои ранцы по пыли немощеной дорожки; сворачивают на пустырь, бегут по траве, падают, тонут в ней.
Людмила Ильинична стряхивает что-то невидимое с лацкана своего костюма. Что-то, чего там вовсе и не было. И идет дальше.
Суета и мельтешенье школьного двора перед экзаменами, конечно, были для Людмилы Ильиничны привычной картиной. Не то чтобы они раздражали ее, выводили из себя, но ей всегда больше нравилась церемония первого звонка, или выдача аттестатов, или просто торжественная линейка по любому случаю.
Сегодня шум и суета ей особенно ни к чему. Но еще от калитки Людмила Ильинична окидывает двор терпеливым взглядом хозяйки.
Сотни неожиданных течений в этом дворе. Сотни мчащихся наперегонки и навстречу друг другу молекул наполняют его.
Порой какая-нибудь из молекул закатывается таким радостным визгом или несется с такой скоростью, мелькая уже сбитыми коленками, что кажется, еще минута — и она отделится от поверхности школьного двора, умчится к облакам, показав на прощание видавшие виды подошвы.
Людмила Ильинична старается выбрать точку, на которой можно было бы хоть на время остановить свой взгляд, не посылая его вдогонку за каждым бегущим, за каждой прыгающей. Однако такая точка выбрана не очень удачно.
На крыльце стоит Шурочка Селина и, наклонившись к белобрысому мальчишке, что-то говорит ему. Мальчишка то поднимает на Селину глаза, то отводит их в сторону.
Людмила Ильинична смотрит на склоненное лицо Шурочки и чувствует простоту ее забот. Эти заботы не бьются мучительно за гладким лбом Шурочки. С ними не надо врать, не надо хитрить, они могут вызвать сочувствие, найти поддержку. Они как трава с одуванчиками, как небо с облаками, — естественны, простодушны.
Можно точно сказать: в первый раз за долгие годы Людмила Ильинична не посчитала про себя заботы Шурочки, как и многие подобные, ни примитивными, ни ограниченными. Людмила Ильинична позавидовала простоте этих забот и тут же разозлилась на свою зависть.
Но пока она идет через двор, появляется еще одна причина для досады, гораздо более веская: на крыльцо вышла Анна Николаевна и наклонилась к Шурочке с тем же выражением взрослой озабоченности, с каким Шурочка смотрела на своего ученика.
А потом к ним подошла Зинаида Григорьевна. И вот сии уже стояли все вместе. Этот проклятый хоровод, этот строй, загораживающий дорогу и ее девочке, и ей самой. Надо было собрать все силы, чтобы пройти мимо так, будто вчера вечером ничего не случилось.
Но тут возникает одна непредвиденная заминка. Подчеркнуто вежливо наклоняя к круглому плечу круглую голову, к Людмиле Ильиничне подскакивает Семинос. Что за лицо у этого Семиноса! В самые неподходящие моменты и сквозь самую искреннюю приветливость на этом лице все равно проступает ирония не ирония, но, во всяком случае, какая-то насмешка.
Людмиле Ильиничне отлично известно такое свойство физиономии Семиноса, и тем не менее ее снова словно варом обдает, когда она слышит:
— Ну как, Людмила Ильинична, еще не известны темы сочинений?
Это традиционный вопрос. Вопрос, какой сотни учеников задают накануне экзаменов своим учителям. Вопрос, не требующий ответа. Вопрос-шутка. Вот, Людмила Ильинична не думает, что Семинос уже знает. Она просто представляет, как все будет, когда он узнает.
— Нет, Володя, — Людмила Ильинична старается улыбнуться спокойно, — нет, темы сочинений мне известны не больше, чем вам всем.