Между тем принц успокаивался. Он еще машинально прохаживался по комнате, но его лицо расслабилось. Наконец он сел напротив Шепса и обратился к нему с грустью в голосе и с той искренностью, которая делала его столь привлекательным:
– Я прошу у вас прощения, Шепс. По правде говоря, жизнь, которую я веду, вызывает у меня отвращение. Разве я создан для разврата? Да я его переношу как болезнь, болезнь, увы, неизлечимую. Ее питают несбывшиеся надежды, отсутствие обыкновенных радостей жизни, потребность забыться, тоска, которая охватывает при мысли о том, что самое доброе и благородное в тебе исчезает, уносимое потоком каждодневной горечи. Во мне таятся желания, которые нельзя удовлетворить ни свежестью, ни чистотой. Я кажусь циничным, но ведь это – обратная сторона тех чувств, которые не хотят умирать в моем сердце. Там по-прежнему живет то, что наивно называют маленькой голубой незабудкой – ее питают идеалы и мечты. И поверьте, Шепс, жизнь этого цветка не сладка. Он жалуется и протестует на свой манер. Я хотел бы заглушить этот докучливый голос, но мне это не удается… Он поддерживает бессмысленные иллюзии, он говорит о недоступном мне счастье. Ах, в конце концов я убью этот голос… Я назначаю вам встречу через год.
Ироничность его тона не мешала искренности. Теперь Шепс растрогался. Какой человек этот принц! Какая богатая и благородная натура. Вот уже новые нити протянулись между ними. Как же их не лелеять?
В этот момент дверь салона отворилась, и появился Лошек. Принц резко поднялся.
– Я чуть не забыл об официальном обеде. К счастью, это животное, – сказал он дружески, показывая на старого слугу, – напоминает мне о моем долге. Шепс, не обижайтесь на меня за то испытание, которому я вас подверг. В следующий раз мы все поправим.
Он уже спешил в салон своей жены, принцессы Стефании, которая ждала его в половине второго. Не желая оказаться один на один со своей вспыльчивой супругой во время долгого перехода из ее апартаментов в императорские, он попросил молодого и пунктуального адъютанта прийти за ним в салон для аудиенции ровно в половине второго.
IV
12 АПРЕЛЯ 1888 ГОДА
После обеда дворцовая карета доставила принца и двух его прусских гостей на ипподром Пратера. Здесь собрался весь высший свет. В этом замкнутом и почти никогда не меняющемся мирке все знали друг друга. Доступ в него был строго ограничен. Те, кому удавалось попасть сюда, восхищались царившей здесь непринужденностью, простотой, тем особым венским шармом, той радостью жизни, беззаботностью, приветливостью и даже легкомыслием, которые впрочем, были присущи и всем другим классам общества. В опереттах, разнесших вольный дух венской жизни по всему свету, все действие происходит в ритме вальса, который трогает и ласкает слух, не проникая глубоко в сердце. В третьем акте традиционно назревает драма: любовники ссорятся, собираются стреляться или, что еще хуже, расстаться навеки. Но посреди серьезной размолвки начинают звучать незабываемые ритмы вальса; они делаются все более мощными, достигают апогея, и влюбленные падают в объятия друг друга. Все тот же вальс, временами более жизнерадостный, временами грустный, подчиняет венскую жизнь своему темпу и ритму.
Есть только два города, которые умеют одеть женщину: Париж и Вена. В этот день Вена в подтверждение своей репутации демонстрировала самые элегантные наряды. В свободного покроя платья с широкими рукавами, в тафту, бархат, меха, в шляпы, украшенные цветами и перьями страуса и белой цапли, были наряжены самые красивые женщины этой огромной империи – смешливые венские блондинки, богемские аристократки, темноволосые венгерки с миндалевидными глазами, гибкие, с задумчивым взглядом польки, словенки и хорватки, рожденные под южным небом. Люди из финансовых, деловых и театральных кругов смешивались с придворным светом с той непринужденностью, которая сглаживает острые углы и делает официальную жизнь легкой. Даже молодые девушки приезжали на скачки; их свежие, цветущие лица придавали дополнительный шарм празднику.
Никто не испытывал большего удовольствия от общения с этой приятной публикой, чем совсем еще молоденькая девушка, для которой это был первый выход в свет. Ей исполнилось шестнадцать лет. Ее мать, баронесса Ветцера, урожденная Балтацци, из богатой семьи выходцев с Востока, вышла замуж за мелкопоместного венгерского чиновника, который служил на дипломатическом поприще. Поселившись в Вене, она купила дворец на Залецианергассе и, хотя не была принята ко двору – она не могла, как это требовалось, проследить свое происхождение в шестнадцати коленах, – стала вхожа в лучшее столичное общество за исключением, может быть, двух-трех самых родовитых семей. Император и императрица ее знали и при случае одаривали несколькими любезными словами. Баронесса Ветцера была в молодости красивой женщиной. К сорока годам она излишне располнела, как это часто случается с женщинами, родившимися на Востоке. Но у нее были прекрасные серые глаза, которые все еще завораживали. Она отличалась легкостью общения, и потому ее всегда окружали друзья. Баронесса была богата, устраивала великолепные приемы, и ее дворец славился в Вене. Четырех ее братьев знали как завсегдатаев элегантного мира скачек и охоты.
У баронессы Ветцера было два сына и две дочери – Ганна и Мария. Ганна не отличалась красотой. Мария к тому моменту, когда начинается наш рассказ, была воплощением самой красоты, хотя еще и полудетской: среднего роста, прекрасно сложенная, гибкая, с восхитительными руками и ножками. При густой черной и обильной массе тонких волос неожиданный эффект производил яркий, как утренняя заря, цвет лица. Не менее удивительными были огромные под черными ресницами голубые с сиреневым оттенком глаза, иногда смеющиеся, но чаще поражавшие серьезным выражением, редким для молодых девушек. У нее был небольшой, с полными губами, рот и редкой белизны зубы. К тому же природа наделила ее качествами, без которых все остальное не имеет цены, – грациозностью и изяществом, а они не могут оставить равнодушными ни богов, ни людей.
Выйдя из монастыря, она со своей семьей провела зиму в Египте. В Вену приехала всего месяц назад и еще не показывалась в свете, но в салоне своей матери уже вызывала восхищение всех, кто посещал Залецианергассе. Марию забавляли расточаемые ей комплименты, но тщеславия не пробуждали. Как и все молодые девушки того времени, она получила строгое воспитание. Мать следила за каждым ее шагом.
На скачках в Пратере они встретили много друзей. Куда бы ни ехали, они были уверены, что вокруг них соберутся знакомые и поклонники. Молодой португалец королевских кровей, живший в Вене, дон Мигель Браганский, обменялся любезностями с Марией и предложил ей поставить двадцать флоринов на лошадь из второго заезда, который должен был вот-вот начаться.
Вдруг среди публики возник легкий шум. Принц-наследник и два его гостя входили в резервированную для них ложу. Эти высокого ранга посетители, как всегда, вызывали интерес и любопытство завсегдатаев ипподрома. Возбуждение публики осталось незамеченным Марией, чье внимание было поглощено Мигелем Браганским. Позади нее мать и сестра рассматривали принцев. Присутствующие обменивались приветствиями с вошедшими в императорскую ложу. Мигель Браганский покинул Марию и поспешил к букмекеру делать ставку, толпа оттеснила девушку от ее близких. Она осталась одна в нескольких шагах от центральной трибуны. Подняв глаза, она увидела в центре ложи молодого мужчину в мундире кавалерийского генерала с орденами на груди. Его манера держаться, посадка головы, овал лица, что-то в рисунке носа и рта поразили ее. Она продолжала смотреть. „Но ведь это наследный принц, – догадалась вдруг Мария, – это действительно он!“ Она не сразу его узнала, он показался ей гораздо более привлекательным, чем на портретах. В этот момент он повернул голову в ее сторону, и случайно его взгляд упал на свежее лицо молодой девушки. Принц не отвел глаз, на мгновение захваченный зрелищем восхитительной красоты незнакомки. Мария почувствовала, как почва начала уплывать у нее из-под ног. Она залилась краской, ей хотелось раствориться в толпе, но она не могла отвести взора от глаз, которые звали и притягивали ее.