БГ в детстве читал все «пиратские романы», которые были изданы на русском языке, — и от чашки портвейна в его руках по любому помещению распространялся запах портовых таверн, аромат духов таинственных красавиц, перед глазами вставали картины величественных каравелл, шхун и спасательных шлюпок, далеких необитаемых островов, пиратов и докторов Ливси, отчаянно фехтующих с превосходящими силами одноглазыми и одноногими разбойниками, отстаивающих правду и честь.
Но для Майка в ту пору портвейн был слишком грубым напитком. В отличие от романтика странствий БГ, Майк был «городским ребенком». «Но я — городской ребенок, а реки здесь одеты в гранит», — пел он чуть позже в песне «Белая Полоса».
Летом Майк обожал взять пару бутылок вина и в компании друзей сидеть — не за городом, не на даче, а где-нибудь на ступеньках и парапетах Театра юного зрителя на Пионерской площади.
Место это — даже сейчас, когда население Ленинграда - Санкт-Петербурга увеличилось, кажется, в разы, — сравнительно пустынное. А в начале восьмидесятых это был просто необитаемый остров в самом центре города.
Огромная прямоугольная площадь, бывший плац, сразу за Витебским вокзалом, одной своей стороной выходящая на Загородный проспект, другой — практически на Обводный канал. Один сплошной газон, засаженный ближе к Обводному деревьями, радующими глаз и дающими тень в жаркие ленинградские летние дни (а они иногда бывают по-крымски жаркими), посредине — совершенно сюрреалистическое здание Театра юного зрителя, выполненное по всем канонам стиля «социалистический конструктивизм» и смотрящееся достаточно дико для того, чтобы хотелось сесть на один из его уступов. А здание сплошь состоит из уступов — не верите, приезжайте на Пионерскую площадь и убедитесь сами. Народу вокруг театра и на всем огромном газоне всегда было чрезвычайно мало, можно сказать, почти не было.
Там и сиживал Майк с друзьями, довольно часто. Иногда вся компания шла на набережную Обводного канала, к Боровой улице, спускалась под мост. Набережная в том месте не была еще одета в бетон и гранит, на крутых склонах росли тополя, и под ними было очень уютно сидеть, выпивать, смотреть на мутную грязную воду канала и рассуждать о музыке Джонни Уинтера, прическе Марка Волана и гитарах Кита Ричардса.
Ранее Майк предпочитал всем этим местам Михайловский сад, где группа «Аквариум», еще не оформившаяся в группу, давала импровизированные концерты на открытом воздухе постоянно меняющимся составом, в котором все чаще оказывался Майк — тогда он выполнял функции бас-гитариста и выглядел на фоне захиппованного по моде тех лет «Аквариума» совершенным подростком.
После того как музыкантов «Аквариума» обвинили в уничтожении статуй в Летнем саду, находящемся неподалеку от Михайловского, концерты прекратились и Майк поменял место проведения досуга на открытом воздухе, переместившись в район Боровой — и к дому ближе, и виды не хуже — для того, кто понимает. А Майк понимал.
Район Разъезжей, Боровой, Обводного канала, Марата — настоящий, хрестоматийный Петербург Достоевского. Канал Грибоедова и Сенная — тоже «Достоевские места», но там дома имеют хоть и затрапезный, но куда более парадный вид, нежели кварталы вокруг Лиговки.
Эти кварталы и сейчас почти не изменились — изменился весь Ленинград, включая Московский район, откуда пошел весь отечественный панк. Лиговку и прилегающие к ней улицы не тронули никакие реформы. Даже свежевыкрашенные дома выглядят точно так же, как выглядели тридцать лет назад, и стеклопакеты в окнах не добавляют виду респектабельности. Как был здесь Ленинград Майка и разливного пива, так и остался.
Появилось и еще одно знаковое место — пригорочек, под которым находится нынче ночной клуб «Достоевский». Это еще одна из точек в самом центре города, вокруг — мрачные старые пяти-, семи- и девятиэтажные дома, глядя на которые тут же вспоминаешь Свидригайлова и «Записки из подполья». Сразу за пригорочком стоял пивной ларек, куда Майк ходил, кажется, каждый день, чуть дальше — баня, в которой продавали бутылочное пиво — роскошь по меркам начала восьмидесятых.
Пиво Майк обожал и возводил в культ еще покруче сухого вина. Когда он начал ездить на гастроли, то пристрастился к собиранию этикеток от пивных бутылок, в результате собрал большую коллекцию образчиков «местных пив», или «пива с мест», которую, выпив вина, с гордостью демонстрировал гостям.
С Майком пили все. Одна из составляющих народной любви к нему была, безусловно, в этом — «Наш браток, выпивоха-весельчак». Квартирные — да и неквартирные тоже — концерты Майка всегда сопровождались питьем разного рода спиртных напитков, и в зале, и за кулисами, и в гримерке, и на сцене. Концерты Майка были определенного рода братанием, слиянием в алкогольной эйфории. Песни, звучавшие со сцены, говорили о полной свободе и независимости — внутренней — от всего и вся, и это подкреплялось питьем пива, вина, портвейна, водки, коньяка, рома, вермута и всего спиртного, что было под рукой. Однажды, когда концерт Майка в каком-то московском не то ДК, не то подростковом клубе едва не отменился (зал оказался закрыт или что-то еще, какие-то технические причины встали на пути выступления), администраторы нашли выход из положения, благо было лето. Они скомандовали толпе, ожидавшей начала концерта у входа в клуб, организованно идти на вокзал и ехать за город — кто-то из организаторов концерта знал подходящую полянку под Москвой, расположенную достаточно недалеко от города, так, чтобы публика не утомилась дорогой, но и достаточно уединенную для того, чтобы провести на ней сольный концерт Майка и не вызвать подозрений милиции.
Толпа выгрузилась из электрички в подмосковном поселке и, ведомая организаторами и Майком, двинулась по улице крошечной деревни — прочь от станции, дальше в лес. На выходе из деревни толпа миновала поселковый винный магазин и, проходя, купила его весь. За последним слушателем магазин закрылся, и на дверь был повешен замок.
Концерт прошел с большим успехом.
Среди моих знакомых от наркотиков умерло двое. Знакомых у меня очень много. Сотни. От алкоголя погибло около пятидесяти человек. Вот такая статистика. Я не хочу сказать, что наркотики лучше. Нет, они не лучше. Но они такие же. Алкоголь, водка в частности, — это скажет вам любой честный врач — наркотик, и не просто наркотик, а «тяжелый», и по опасности своей, по действию, по степени привыкания и результатам употребления он находится ближе всего к героину.
Если бы от меня зависело запретить продажу водки в стране или, скажем, понизить ее стоимость, я бы однозначно запретил. Без вариантов.
Сейчас водка страшнее героина. Хотя бы по той причине, что она не запрещена. Она находится в свободной продаже. Без ограничения. Без рецепта. Без имиджевого отторжения. То есть пить водку не стыдно. Наркоман — это какой-то ущербный человек, по образу, созданному всеми СМИ мира. Это изгой, больной, социально опасный тип, с которым нельзя дружить, за которого только сумасшедший может отдать свою дочь, которого не рекомендуется принимать на работу, его следует либо избегать, либо изолировать, либо убить (как в некоторых восточных государствах), либо посадить в тюрьму, либо (чаще всего) упрятать в клинику тюремного типа, либо просто сострадать и плакать по нем.
В любом случае это не член общества, это табуированный тип, это предмет для детских «страшилок», он отвратителен и мерзок.
Алкоголик же, наоборот, наш человек. И не просто наш, а наш в квадрате. Его все любят, его все понимают, продавщицы дают ему водку в долг, если он пьет очень сильно — входят в положение трясущегося синего мужика, дают бутылку — все равно деньги отдаст, никуда не денется. И он отдает, потому что понимает, что ему никуда не деться и водку в этом магазине он еще много раз до самой своей смерти будет покупать. Так что с продавщицей лучше не ссориться.
Даже милиция, на моих глазах однажды поднимавшая со ступеней лестницы удолбавшегося героином подростка и тащившая его в машину (для отправки в больницу), приговаривала: нет бы нажрался просто водки — с алкашами хоть приятно дело иметь, они свои…
При этом алкоголик и героиновый наркоман — близнецы-братья. Разницы нет вообще. Хотя нет. Находясь в водочном опьянении, алкоголик во сто раз агрессивней и опасней уторчанного наркомана, который просто кайфует себе, и никто ему не нужен. Алкоголику, напротив, нужен каждый встречный-поперечный. Алкоголик лезет с разговорами, задирается и совершает преступления (в частности, убийства), как правило, не для того, чтобы достать деньги на водку, а уже выпив — это для него просто продолжение кайфа. Откуда взялась поговорка: «Какая свадьба без драки?» Если задуматься хоть чуть-чуть, то свадьба тут вообще ни при чем. Драка — не следствие бракосочетания. Драка — следствие выпивания на «русской свадьбе» безумного количества водки.