— Взломали дверь и вошли. Она от старости трухлявая, как и все в этом доме, петли выскочили вместе с шурупами. Вот, гляди, шурупы пришлось заменить.
— Дверь, значит, заперта изнутри. А окно? — Бридон пересек комнату. — Решетка?
Окно было старинное, с частым переплетом, зарешеченное изнутри — чтобы кто попало не совался. Створки открываются наружу, но до самой стены не доходят: под углом сорок пять градусов к ней срабатывают пружинные защелки. Как раз в таком положении и застал окно Бридон.
— Ишь ты! Оно и тогда было в таком положении? — спросил он.
— Точь-в-точь. Открыто настежь. Вот и пойми, отчего газ не выдувало сразу на улицу, ведь, по словам Бринкмана, ночью в понедельник был сильный ветер. С другой стороны, при этакой решетке влезть в комнату никто вроде бы не мог.
— Думаю, ты еще хлебнешь трудностей с твоей версией.
— А ты, Бридон, с твоей. Взгляни-ка на эту рубашку. Запонки были аккуратно вставлены еще с вечера, и рубашка, заметь, чистая — видно, что ее еще не надевали. Скажешь, человек, который собирается покончить с собой, станет валандаться с какими-то дурацкими запонками?
— А по-твоему, человек пойдет на рыбалку в крахмальной сорочке?
— Да, если он преуспевающий фабрикант. Мысль о том, что для занятий спортом надо надевать специальную одежду, принадлежит имущему классу. Если хочешь знать, я видел фермера, который косить вышел в манишке, лишь бы всем было ясно: он фермер, а не поденщик.
— Допустим, ты прав, но разве человек, решивший покончить с собой, не может вставить в рубашку запонки только затем, чтобы, глядя на это, никто и не подумал о самоубийстве? Не забывай, речь идет о полумиллионном наследстве. Невелик труд — ради таких-то денег!
— Я вижу, ты совершенно уверен, так что спорить бессмысленно. А не то бы я добавил, что он еще и часы завел.
— Ну и что? Педанту куда труднее оставить часы незаведенными. Кстати, он курил? — спросил Бридон.
— Бринкман говорит, не курил. Судя по всему, так и есть.
— Надо бы издать закон, обязывающий людей курить. Особенно в постели… Если б он курил в постели, мы бы небось добыли очень неплохую информацию насчет его истинных планов. Но как я понимаю, в спальне он, уж во всяком случае, не курил; спичка тут всего одна — ею зажгли газ, и она даже на четверть дюйма не сгорела.
— Мне эта спичка тоже покоя не дает, — кивнул Лейланд. — На каминной полке целый коробок лежит, но там спички самые обыкновенные. А эта размером поменьше, и в карманах у него я таких больше не нашел.
— Может, служанка заходила зажечь газ?
— Исключено. По крайней мере, миссис Дэвис говорит, что у них это не принято.
— Он лег спать, когда уже стемнело?
— По словам Бринкмана, было около десяти. Дорогу под ногами разглядишь, но и только. Вот ему и пришлось зажечь газ, чтобы вставить в рубашку запонки… Между прочим, на столе осталось письмо, вероятно написанное позавчера, поздно вечером, хотя доказать это мы не в состоянии.
— Письмо? Что-нибудь важное?
— Адресованное в какую-то местную пулфордскую газетенку. Вот, прочти, если хочешь. — И Лейланд, взяв из бювара лист бумаги, подал его Бридону.
Текст гласил:
«Редактору «Пулфорд игзэминер».
Милостивый государь!
Ваш корреспондент, некто «Брут», выражая недовольство закрытием Моттрамовского центра отдыха в семь часов вечера, пишет, что этот подаренный городу Центр «сооружен на деньги, отнятые у бедняков». Так вот, милостивый государь, я не имею касательства к решениям муниципалитета об открытии Центра отдыха и закрытии оного. Я пишу вам как частное лицо, как гражданин, который сделал все, что в моих силах, чтобы жизнь граждан Пулфорда стала повольготней, и хочу знать, зачем нужно вовлекать мое имя в эту дискуссию, да еще в таких оскорбительных формулировках, которые использовал «Брут». Этот Центр отдыха подарен мною пулфордским жителям двенадцать лет назад, и вовсе даже не потому, что я надумал «откупиться», а потому как мне шибко хотелось, чтобы они, особенно ребятишки, кое-когда подышали свежим воздухом. Ежели «Брут» соизволит предъявить документы, которые обскажут, где и как мои работники получали меньше, чем положено…»
На этом месте письмо обрывалось.
— Пером он не больно-то ловко владел, — заметил Бридон. — Думаю, утречком нашему приятелю Бринкману пришлось бы переводить все это на английский. Да-да, я знаю, что ты сейчас скажешь: если б он решил покончить с собой, то или не стал бы вовсе начинать письмо, или потрудился бы дописать его до конца. Но как бы там ни было, мне это письмо не нравится… Между прочим, пора нам идти обедать, а то они бог весть чего напридумывают! Еще вообразят, что мы тут слишком долго вынюхиваем, а? Ладно, Лейланд, я не буду портить тебе музыку. Как насчет пари на пять фунтов — самоубийство или убийство?