Если бы ему было предоставлено время привести в порядок мысли и развернуть всю цепочку рассуждений, он сказал бы (вероятно, Анджеле), что человеческая нога — лучшее орудие для достижения удаленных целей. Руке, чтобы набрать силу удара, нужно замахнуться от торса, а значит, придется изменить позу. Противник может это заметить и увернуться. Но нога обладает энергией собственных мускулов, и высвобождение этой энергии практически не скажется на положении тела; по крайней мере, не настолько, что это увидит человек, пристально наблюдающий за вашими руками и опасающийся, как бы вы не достали пистолет. На конце же каждого из двух мощных таранов, в любой момент готовых к броску, цивилизованный человек имеет оружие, а человек, запасшийся снаряжением для известных занятий в сельской местности, очень даже мощное оружие, подбитое железными гвоздями. Майлз Бридон чуть качнулся, поелозил ногами, а затем движением человека, который, пройдя по распаханному полю, отряхивает с обуви грязь, вынес вперед правую ногу. Но стряхнул он не грязь, он стряхнул ботинок.
Лягаясь, вы не ошибетесь в направлении удара, сложно только точно рассчитать высоту. Бридон целился в лицо, но удар пришелся чуть ниже; однако сыщик понимал, что удар из ниоткуда в грудь тоже приведет противника в замешательство. Ему выпала удача, которой он не заслужил: ботинок угодил Хендерсону в левую руку и аккуратно выбил из нее фонарь. Левая нога, пальнувшая наугад в темноту, сразу, как только ее обладатель перенес вес на другую конечность, попала в цель — это впоследствии подтвердила ссадина на лбу у Хендерсона. Метнув второй ботинок и оставшись в носках, Бридон без труда отбежал на несколько ярдов влево, подальше от реки, где было светлее, и драка могла представлять нешуточную угрозу. Хендерсон не стал стрелять — то ли его выбила из колеи боль, то ли он сообразил, что шанс попасть в цель упущен. Из одного кармана шоферского пальто Бридон вынул фонарь, а из другого револьвер. Фонарь он держал в вытянутой руке, но не мог решить, включить его или дать возможность сделать первый ход противнику. В темноте ничего не было видно кроме луча от фонаря Хендерсона там, где он целехонький упал в траву.
Минута или две прошли в полной тишине, каждому участнику сцены казалось, что он слышит дыхание противника. Затем луч света дернулся, как будто фонарь выскользнул из руки Хендерсона, когда тот попытался его поднять. Свет отполз в сторону берега; на траве появилось фантастически яркое пятно, легкий полумрак за ним позволял различить окаймлявший этот участок берега орляк. Перед зарослями лежал парусиновый мешочек с привязанной к нему веревкой — точно там, где положил его Бридон. Сыщик все ждал, что Хендерсон поднимет фонарь, но в круге света вдруг появилась темная фигура. Человек наклонился, подобрал мешочек и побежал по тропе, ведущей к дому. Бридон понял, что произошло, но поздно; рванул за вором, но поздно; попытался дотянуться до украденного клада, но поздно. Единственное, что он успел, это вовремя затормозить и не перевалиться через стену орляка в бурлящую воду. Странно, в темноте так легко ступить на роковой откос, когда думаешь, что внизу ровная земля.
Хендерсон, взяв хороший разбег, держался тропинки, которая ярдов сто шла строго по прямой; к этому маневру его вынудили плотная стена рододендронов справа и река слева. В горячке погони забыв о собственных страхах, Бридон осветил тропу и увидел Хендерсона, как раз выбегающего из пятна света. Не выключая фонаря, он бросился за ним; опасность, что беглец пустит свою парфянскую стрелу[122], казалась меньше, чем риск оступиться в темноте и упасть в реку. Погоня заставила его забыть о тревоге за Анджелу, и он разбудил ночное эхо криками о помощи. Хендерсон, несомненно, рассчитывал выскочить на дорогу позади домика садовника, прежде чем его обитатели успеют поинтересоваться причиной такой спешки. Но не успел он пробежать и половины пути, как внезапно вспыхнул еще один луч фонаря, на сей раз впереди, и послышался тягучий, такой узнаваемый голос:
— Стойте, Хендерсон, я вас вижу. — Это был голос Вернона Летеби.
Незадачливый кладоискатель притормозил скорее от изумления, чем от испуга. В его представлении маску и кепку шофера мог надеть только тот, кто делил с ним тайну их существования; свои проклятия и угрозы он вроде бы адресовал Летеби, и вроде бы Летеби подчинился, а потом взбрыкнул. Откуда же он тут взялся? Обежал заросли рододендронов и бросился ему наперерез? Чтобы подтвердить эту обнадеживающую мысль, беглец обернулся, но увидел луч первого фонаря, все еще следующего за ним по пятам. Хендерсон остановился, в свете блеснула рукоятка револьвера. Он опять обернулся на Летеби, и тем, кто видел, как он беспомощно озирается по сторонам, было сложно сказать, ошибся ли беглец направлением или судорожно обдумывает еще одну попытку бегства. Что бы там ни было, Хендерсон бросился в заросли орляка, и плеск воды дал понять, что он бухнулся в реку, там, где она подходила близко к тропинке. Бридон быстро подбежал, но ничего не мог разглядеть. Летеби, прислонившись к стволу низкорослого дуба и направив луч фонаря между ветвями, мгновение видел, как что-то темное барахтается на гребнях волн, но пятно стремительно удалялось. В голову не приходила даже мысль о том, чтобы пуститься вплавь по такой воде. Только овца была бы в ней беспомощнее, чем человек.
122
Отступая, парфянские всадники часто, осадив коня, поворачивались в седле и пускали стрелу.